Детство - 5

Однажды семья Наташи приехала, как всегда, летом, но в этот раз они не уехали, остались жить здесь. К нашим летним играм прибавились еще зимние. Вместе катались на лыжах, на санях. У нас были деревянные сани, в которые могли усесться сразу несколько человек, мы набивались в них большой кучей. Сани иногда опрокидывались, и вся наша куча с хохотом разлеталась по сугробам в разные стороны. Кончилось все неожиданно. В очередной раз мы с братом забежали за Наташей и Вовой, чтобы позвать их на улицу. Но вышла их мать и ледяным тоном заявила, что Наташа и Вова никуда не пойдут: «Если мы плохие, значит и наши дети плохие. Больше они с вами играть не будут».
Года два Наташа проходила одна мимо шумной стайки ребят, в которой была и я. Ребята порой подсмеивались над ней, кричали вслед что-нибудь обидное. Я всегда молчала и с тоской смотрела на худенькую прямую спину подруги. Потом ей, видно, разрешили подходить к нам на улице, но в наш двор Наташа никогда не заходила. Когда она подошла первый раз, я даже не сразу нашла что сказать. Позже мы признались друг другу, что очень скучали и нередко видели во сне, как снова играем вместе. Но прежняя дружба уже не восстановилась, что-то было утеряно безвозвратно.
Подробности того, что произошло тогда между нашими семьями, я узнавала постепенно, взрослея. Дыра в заборе была забита наглухо, и ничто уже не напоминало о том, что здесь был проход и тропинка. Дядя Гена с женой написали неисчислимое количество кляуз на моего отца и его сестру тетю Нину. По малейшему поводу и без повода. На его кляузы почему-то немедленно реагировали, и неприятностей они причинили немало. У нас проверяли каждую машину дров, каждую машину песка и камней во время стройки, когда подстраивали еще этаж к нашему дому для семьи тети Нины, вернувшейся из Средней Азии с мужем, падчерицей Юлей и их общим сыном Сережей.  А после того, как умер от рака муж тети Нины, и она осталась одна с четырехлетним Сережей и Юлей, родственники Юли и всевозможные организации стали получать письма о плохом обращении мачехи с Юлей. Сообщалось, что мачеха ее плохо одевает, плохо кормит, заставляет нянчить своего сына. Тетю Нину постоянно вызывали на какие-то комиссии. Юлю забирали с уроков в школе, хотя она и так училась без особого энтузиазма, и начинали расспрашивать, сколько у нее платьев, что она ест, как проводит свободное время. Как-то тетя Нина встретила жену дяди Гены, спросила:
- Как же ты можешь такое писать? Ты у меня даже дома ни разу не была и ничего не знаешь.
- А мне и не надо знать. Я напишу, а тебе пусть нервы мотают.
Если в нашей семье или у меня лично случалась какая-то неприятность, я думала о том, как обрадуются этому Тарасовы. Ни отец, ни тетя Нина ни разу не пытались ответить им тем же оружием, а жалобы все продолжались.
А начался этот раздор, оказывается, с бабушки Шуры, так горячо мной любимой. Сына у нее было два – старший Геннадий и младший Борис. У Бориса детей не было, он жил с веселой, разбитной бабенкой в том же доме, где и Геннадий, им там отгородили небольшую часть. Он почти все время сидел в тюрьме. Выходил оттуда ненадолго и снова возвращался туда же. Жена не особенно скучала в его отсутствие. Работала она в пивной, поклонников у нее было множество, за них Борис ее «учил», приходя из очередной отсидки. Геннадий работал следователем на Севере. Когда был снят Берия, ему, видимо, пришлось уйти в отставку. Тогда-то они и приехали в наш городок на постоянное место жительства. Его жена Мария, сторонница твердого убеждения, что сор из избы нельзя выносить ни в коем случае, с бабушкой Шурой не поладила. Может быть, очень много было этого сора, который нельзя выносить. Она объявила мужу, что жить с его матерью не будет. Тот предложил матери перейти к Борису, то есть в единственную крохотную комнатушку к развеселой снохе. Бабушка Шура, такая всегда кроткая, покладистая, на этот раз почему-то не согласилась и подала в суд. Мои родители, бабушка и тетя Нина выступили свидетелями на стороне бабушки Шуры. На суде Геннадий достал длинный список и перед притихшим в изумлении залом начал зачитывать все согрешения своей матери. И такая она, и сякая, и булочки она как-то приносила с хлебокомбината своим внукам (его детям!). Я помню эти булочки – крохотные, словно игрушечные, насытиться ими было невозможно, но есть очень интересно. Приносила она их редко и только по одной – Наташе с Вовой и нам с братом. Что было еще в этом списке, я не знаю, но суд все-таки присудил бабушке Шуре остаться у дяди Гены, его обязали выделить ей комнату.
Комнату ей выделили, только жить там она не смогла. Снимала квартиру, потом жила у Бориса. Борис продал свою часть дома и купил небольшой домик-развалюху напротив, на другой стороне улицы. В этой развалюхе бабушка Шура доживала свои последние дни, здесь и померла. Умирала бабушка Шура долго и трудно. Уже когда жила у младшего сына, сломала ногу, перелом плохо срастался. Ходила она с трудом, потом и совсем перестала ходить. Лежала целыми днями одна в комнате с закрытыми ставнями. Борис где-то гулял, жена к тому времени от него уже ушла. Он приходил пьяный, тяжело плюхался на кровать, прямо на ноги матери и начинал ее охалить. Ни дядя Гена, ни его жена здесь не появлялись. Похоронил ее, правда, дядя Гена. Опутал могилу колючей проволокой и больше туда ни разу не пришел. Тетя Нина с Сережей сняли проволоку, поставили небольшой простенький памятник.
Узнала я и секрет короткого пальца на руке. Что-то рассказала моя мать, что-то тетя Нина, что-то я сама прочла в дневниках своего дедушки. Бабушку Шуру (для него, конечно, просто Шуру) он любил. Наверно, она была красивая, что-то от ее красоты сохранилось и в старости. Привез ее сюда из деревни брат моей бабушки, за которого она вышла замуж совсем молоденькой. Вскоре муж умер, она осталась вдовой. А перед смертью муж попросил зятя (моего дедушку) не оставлять Шуру одну, помогать ей по хозяйству. Он и помогал. Дома рядом, управится у себя и к Шуре – дров наколоть, воду принести. А она добрая, ласковая, поблагодарит и посмотрит глазищами своими лучистыми. Уйдет Тимофей в рейс со своей поездной бригадой, а глаза эти в пути догоняют, улыбаются, словно обещают что-то… В письмах же совсем другое: «Ты пишешь, что я для тебя словно солнышко, но ведь у тебя жена, дети. Подумай, Тимофей…» Однажды Зина решила посмотреть, как муж помогает Шуре по хозяйству. Тихо поднялась по ступенькам крыльца, а они стоят за дверью, обнявшись, губы слились в долгом поцелуе.
- Бог в помощь вам! Хорошо вы дрова колете.
Тимофей ничего не сказал, а Шура отпрянула от него, сбежала во двор, схватила топор, ударила по своему пальцу.
- Кровью своей клянусь, не будет больше этого!
Ничего больше и не было. Ходила чужая, молчаливая, взгляда не встретишь, и не пытайся. А вскоре сосватали Шуру. Тимофей в очередном рейсе был. Приехал, узнал эту новость, да на том же поезде обратно, куда глаза глядят! Соскочил на ходу, покатился с откоса кувырком, прижался к земле и плакал, плакал, как ребенок.
У моей бабушки с бабушкой Шурой всегда были хорошие отношения, никаких обид и размолвок между ними я не замечала.