Борода и обрезание
Обратил я внимание, что у Пети Трофимова борода не растет: его укорила Раневская, когда тот гордо заявил: «Мы выше любви!» «Облезлый барин» — таким выродился русский дворянин за два века…
А какие бороды были, когда Петр их резал = оскоплял бояр и из шуб долгополых во чулочки со штанишками вдевал! Из растений — животными их делал, выводил из русского леса — на площадь-город социум-«ассамблею» — собрание, митинг. Кастрация то была…
— Но ведь брить бороду стали первые римляне, — кто-то сказал, — так как мешала в бою: голову рубили.
— А солдаты — лучшие мужчины, самцы! — Маша Раскольни- кофф.
— А евреи обрезание делают, бороду же сохраняют, — Маша Штейнберг. Она полурусская, но иудаизм исповедует — так мне Юз сказал…
Значит, во античную веру Петр приводил россиян, скульптурным тело делая и тем античную поэтику в литературу русскую вводя, что при Пушкине разовьется, а при Тютчеве начнет отходить…
«Война И Мир»
Два занятия проводили по Толстому, но не вошли в него, не прониклись, а лишь по поводу его говорили: на какие идеи он наводил. Одна — удивление выразила: как там по-французски говорят русские аристократы? И я задумался:
— Ведь с Петра введен немецкий стиль в государство, труд: голландцы и немцы званы на русскую службу и хорошо тут трудились и учили хозяйничать — миллионы в итоге. Но как же проник французский язык в высшее общество? Почему заговорили не по-немецки, а по-французски? И такое трио языков получилось в XIX веке: народ и литература — на русском, государство — немецкое (в царях ни капли русской крови), а аристократия — на французском говорила.
Тоже «всепонимание» оттуда — и две главные ориентации:
Нам внятно все: и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений.
(Блок, «Скифы»— уточнять приходится, помогать возможному будущему непосвященному в святые слова нашей культуры…)
Предложил я им подумать: а какое возможное будущее в XX веке у героев Толстого?
— Пьер Безухов мог бы увлечься Революцией, но потом тоже разочароваться.
— А Андрей Болконский был бы белый офицер.
— Но мог бы потом стать и красный. Как в «Хождении по мукам».
— А почему Пьер в Революцию мог бы увлечься? Потому что — бастард! Неприкаянный, без семьи, корней. А Болконский, человек истеблишмента, ответственный, опора, князь, дуб рода, — отвечает за землю и страну, человек чести и службы…
А Долохов мог бы быть террорист: ничего не любит, но мстит!
— А как же — мать-старушку любит?
— Ну, это как и «Не забуду мать родную!» — наколка у воров и блатных. Последний рубеж человечности и связи с жизнью. А так бы — и в ЧеКа мог работать.
— А Анатоль Курагин — комсомольский работник мог бы быть.
— Верно, секретарш бы соблазнял, бонвиван циничный.
Но я все налегал: что вот тут, в «Войне и мире», — положительная жизнь, дворянская цивилизация в цвету! Сколько разного тут, и как интересно можно жить! Язычество Толстого, нет христианского налегания на одно, этику. Потому — «Илиада» русская это…
Свободное копирование
