Однажды мы остановились в Ситке, которую Серебровский специально попросил включить в наше путешествие. Он хотел получить какую-нибудь информацию о русских, что жили здесь до того, как Соединенные Штаты купили Аляску. Я свозил его в старую русскую церковь, где сам до того не бывал. Когда вышли священники, он заговорил с ними по-русски, и они начали долгую беседу, в которой я, разумеется, ни слова не мог понять. Я догадался, что Серебровский выспрашивал у священников все, что они знали про историю города и теперешнее русское население.
В конце концов священники повели нас на экскурсию по церкви, и я стал расхаживать, как сделал бы на прииске, зайдя вперед тех священников, что нас сопровождали. Серебровский задержал меня, подсказав, что я чуть не ступил на особое место, куда можно не всем, а только священникам. Он отлично разбирался и в церковных правилах, несмотря на то, что был профессором в новой атеистической России.
После того, как мы поездили кругом несколько дней, Серебровский начал забрасывать удочку, как бы я посмотрел на то, чтобы поехать в Россию, помочь правительству организовать золотодобычу. Сама идея захватила меня врасплох.
Я жил на Аляске с семьей четырнадцать лет, за вычетом того времени, что служил в авиации, когда шла война. Семья моей жены с Аляски, и она здесь жила с детства. Я проходил практику на Аляске, когда еще учился, и первую настоящую работу получил именно здесь. И вот, в тридцать три года я был управляющим немаленькой компании, и не видел причин на что-то жаловаться.
Так я и ответил Серебровскому, но он все тем же тихим голосом принялся спорить со мной. Нарисовал радужную картину русских золотых месторождений, которые, по его уверениям, чуть не богатейшие в мире. Описывал Сибирь и Казахстан, где находились те золотые месторождения, очень похожими на Аляску. Уверял, что я сразу почувствую себя как дома, проведя столько лет в северной стране. Советское правительство, говорил он, до сих пор мало занималось своим золотом, но теперь решило направить людей и технику в золотодобывающую промышленность и применять самые современные методы. Это неплохой шанс, намекал он, для какого-нибудь американского горного инженера составить себе репутацию.
Но я не клюнул, даже после того, когда он прямо предложил работу на весьма приличных условиях, под конец своего визита. Я просто не видел смысла искать удачи в дикой неизвестной России, когда мне и на Аляске неплохо жилось. Я знал, что некоторые американцы в Штатах считают Аляску дикой и спрашивают, как мы можем тут жить постоянно; но Аляска для нас дом, а Россия — другой мир.
Однако Серебровский, похоже, уперся на том, чтобы отправить меня в Россию, и продолжал приводить все новые аргументы.
Наконец, однажды я ему прямо сказал:
— Не нравится мне расклад у вас в стране. Не нравятся большевики у власти.
Он казался огорошенным:
— Большевики не нравятся, да? А в чем дело, почему?
Я парировал:
— У них привычка расстреливать, особенно инженеров.
Серебровский улыбнулся и заявил своим тихим голосом:
— Вот я большевик, уже много, много лет. Я кажусь таким опасным?
Я был по-настоящему потрясен. Я бы не описал, как, по-моему, должен выглядеть большевик, но уж точно не как этот кроткий и профессиональный человек. Мои знания о Советской России в то время равнялись практически нулю; газеты и статьи в журналах я просматривал, но по ним выходило, будто там творится непонятно что, и я совсем бросил их читать. Мои понятия о большевиках были совершенно туманные, а общее впечатление о них — кровожадная толпа; и я стал внимательнее приглядываться к русскому профессору после его признания.
Свободное копирование
