автори

1427
 

записи

194062
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Dm_Konstantinov » Я сражался в Красной Армии - 11

Я сражался в Красной Армии - 11

01.10.1941
Ленинград (С.-Петербург), Ленинградская, Россия

5. Железный занавес

 

С момента нашего прихода в школу, нас постепенно и упорно стали отделять от окружающего мира непроницаемым железным занавесом. О выходе за стены школы в свободное от занятий время не было и речи. Было объявлено, что в город можно выходить лишь по особым пропускам, выдаваемым командиром роты и только в воскресенье, а два раза в неделю, в определенные часы, родные и знакомые могут видеться с курсантами в помещении школы.

Не прошло и двух недель, как отпуска в город были, как правило, вообще отменены, за исключением отдельных случаев. Свидания с родными — сокращены до одного раза в неделю.

А еще через две недели свидания были отменены под тем предлогом, что посетители вносят в школу "беспорядок". Железный занавес опустился….

Эти распоряжения исходили не от местного командования. Все это шло сверху и, как увидим дальше, определяло весь "стиль" жизни красной армии.

Получилось совершенно невозможное положение. Германская авиация ежедневно совершала несколько налетов и бомбила самые разнообразные районы города. Все мы имели в городе семьи или родных, знакомых… После каждого налета, подавляющее большинство курсантов нервничало, боясь за судьбу близких им людей. Не имея возможности получить свидания с близкими, все устремлялись на телефон. Звонили на заводы и в учреждения, где работали родственники. Домой звонить было нельзя, ибо, как говорилось выше, частные аппараты были выключены. В канцелярии устанавливалась очередь, желающих звонить по телефону. Это вносило беспорядок и командование приказывало разойтись.

В свою очередь, родные и близкие, страшась за судьбу дорогих им людей, приходили и простаивали часами, чтобы повидаться и поговорить. Разыгрывались трагические сцены; женщины плакали, умоляя дать возможность повидаться и, большей частью, получали отказ. Тогда пришедшие оставались у ворот школы, надеясь, что мы будем строем выходить на занятия и, в этот момент, удастся крикнуть несколько слов. Все это начинало напоминать тюремные нравы. Казалось — должно быть понятным, что люди волнуются и беспокоятся друг за друга. Совершенно было ясно также и то, что каждый курсант, видя ежедневно бомбежки, боялся за судьбу семьи. А разве может человек, при этих условиях, нормально заниматься? Разве могут быть продуктивными занятия у человека думающего все время о том — живы ли его близкие? Не лучше ли было бы дать возможность каждому курсанту один раз в неделю съездить на несколько часов домой, повидаться с кем надо, помочь в случае нужды своей семье и т. д.

Если это было затруднительным и по каким либо соображениям не удобным (допустим это), то, во всяком случае, можно было дать поговорить — пять, десять минут с пришедшими родственниками. И не заслуживали люди, готовящиеся стать офицерами действующей армии, что бы к их личным чувствами и переживаниям, свойственным всякому нормальному человеку, относились несколько иначе?….

Нас спросят: — но позволяла ли обстановка это делать? Оценивая объективно обстановку, можно ответить утвердительно. Когда немцы подошли к городу и все предполагали, что немедленно начнется штурм, тогда, конечно, отпуска и свидания были невозможны; но это длилось несколько дней. Очень скоро, по установлению блокады, фронт стабилизировался и, как известно, на много месяцев; и до подхода немцев к Ленинграду и после стабилизации фронта, отказывать в свиданиях людям, живущим в одном городе, иногда весьма близко друг от друга, не было решительно никаких оснований.

Я останавливаюсь специально на этом вопросе потому, что это явление будет повторяться не только в частях действующей армии или в прифронтовых гарнизонах, но и в далеком тылу, где никто никогда не видал ни одного вражеского самолета и не слыхал ни одного выстрела. Это будет и на Волге, и на Урале, и в Сибири, и на Дальнем Востоке. Между населением и армией упорно и настойчиво опускался железный занавес…..

Основная причина всего этого заключалась в том, что состояние умов большинства населения, а особенно в Ленинграде, где начался уже голод, совершенно не соответствовало тем ура-патриотическим настроениям, которые упорно, но в общем не особенно успешно, вбивались нам. Оградить армию от вредных влияний, не дать проникнуть в нее этим настроениям, скрыть от армии действительную картину страданий народа — вот в чем истинный смысл этой политики.

Но не так легко было справиться с нами. Да и кроме того, внутренне, не показывая этого, большая часть командного и преподавательского состава школы была на нашей стороне Ведь они тоже были переведены на казарменное положение и тоже не могли часто видеться со своими семьями.

Когда один из курсантов пришел просить у своего командира пропуск в город, ссылаясь на то, что у него настолько серьезно заболела мать, что врачи опасаются смертельного исхода, командир роты ему отказал, ссылаясь на то, что он уже использовал данный ему лимит пропусков. Курсант настаивал, доказывая необходимость отпуска. Разговор закончился следующим советом командира:

— Знаете ли что, товарищ Петров, я бы на вашем месте не тратил попусту времени. Ведь пропусков у меня нет, а идти вам действительно надо. Проявите красноармейскую находчивость. После вечерней проверки — перелезайте через забор и идите себе домой. К шести часам утра возвращайтесь тем же способом обратно. В городе будьте осторожны и не попадайтесь на глаза комендантскому патрулю.

Петров так и сделал. Да и не только Петров, но и многие другие. Каждую ночь несколько человек всегда исчезало и появлялось только утром. Были, конечно, провалы и неприятности на этой почве, но в общем все это сходило более или менее благополучно.

Во время пребывания в школе, я подружился с артистом ленинградской государственной сцены С-ким, тоже мобилизованным и направленным в нашу школу. С-кий терпеть не мог военную службу, весьма отрицательно относился к существующему строю, но как артист он, довольно быстро вошел в "роль офицера". Сценические навыки давали свои плоды и С-кий прекрасно научился изображать из себя настоящего "душку-военного". Интересный собеседник, неиссякаемый источник самых невероятных анекдотов, весельчак и балагур и, вместе с тем, человек, в котором ясно чувствовалось хорошее воспитание, он сделался незаменимым для всего командования.

Играл он в школе также изумительно, как и на сцене. И лишь оставаясь со мной наедине oн делался самим собой, отводя душу и горько жалуясь на всю эту комедию, которую он должен разыгрывать для того, чтобы как то добиться более-менее сносного существования.

И мне, и ему, нужны были пропуска в город. Но несмотря на свою близость к "верхам" С-кий все же не мог добиться регулярного получения отпуска.

Часто мы с ним сидели, уже после отбоя, в помещении, где стоял кипятильник с водой; это было излюбленное место, чтобы посидеть и поговорить. Стояла уже глубокая осень. В казармах везде было холодно, а топлива не было. Здесь же внизу, в маленьком подвальном помещении стоял куб с водой, в котором всегда должен был быть кипяток для нужд всей школы. Он постоянно топился дровами и здесь было тепло.

В нашей тяжелой и отвратной для большинства жизни был один приятный момент. Когда все укладывались спать, мы с С-ким спускались в подвал. Там стояла полутьма от синей лампочки. В топке потрескивали дрова и тонкие блики огня отражались на полу. Пахло еловой смолой; стояла тишина, нарушаемая лишь бульканием воды в кипятильнике, да откуда то снаружи иногда доносились раскаты артиллерийской канонады. Здесь мы проводили почти все свободное время, делясь впечатлениями, воспоминаниями, делая прогнозы на будущее.

Однажды, когда я вечером, по обыкновению, спустился в кипятильник, чтобы выкурить папиросу, туда вдруг стремительно влетел С-кий:

— Слушайте, хотите ходить регулярно в город? — спросил он.

— Что за вопрос, конечно, хочу!…

— Можете достать спирт?…

— Могу, но в каком количестве?

— Ну, примерно, около 300–350 грамм за отпуск двоим, вам и мне.

— А кому это надо?

— Да, политрук нашей роты выпить хочет, но ничего нет. А ему дали несколько бланков пропусков, чтобы он мог по своему усмотрению посылать курсантов в город, для выполнения всякого рода поручений, связанных с политзанятиями. Ну, так вот, я с ним договорился, что эти "поручения" выполним мы с вами, а за это…. - и он сделал выразительный жест рукой, щелкнув себя пальцами по шее.

Моя сестра работала лаборанткой и имела возможность приносить домой некоторое количество спирта. В мирное время это было никому не нужно, но в то время, о котором я рассказываю, спирт был в цене и достать его было невозможно, а поэтому я и просил ее "подзаняться" спиртом.

В результате этих несложных "операций", мы с С-ким регулярно получали пропуска для выхода в город и бывали дома, у родных и знакомых, скрашивая этим свою неприглядную жизнь. Возвращаясь обратно в школу, я нес в кармане флакон с чистейшим спиртом крепостью в 90 градусов. Флакон передавался С-кому, тот исчезал с ним, а потом в комнате политрука шло пьяное веселье, больше похожее на похоронную тризну.

Однако, эти комбинации со спиртом, во первых были небезопасны, ибо все это могло быть рано или поздно обнаружено командованием, а во вторых — они носили чисто индивидуальный характер и не решали вопроса о "прорыве железного занавеса" для остальной массы курсантов.

Все те, из них, кто должен был идти в город, применяли или способ ночной самовольной отлучки или применяли возможности, даваемые караульной службой.

Дело в том, что по приказу коменданта Ленинграда, все воинские части гарнизона должны были нести патрульную службу в городе. Задача этих патрулей состояла в том, чтобы проверять документы у прохожих, которые кажутся подозрительными, бороться со спекуляцией, наблюдать за общим порядком и…. проверять документы у военнослужащих, с целью борьбы с самовольными отлучками из воинских частей. Можете себе представить, что из этого получалось?

Патрульная служба использовалась для посещения своих близких, а что касается проверки документов у военнослужащих, то никто из курсантов не хотел этого делать, зная, что каждый из нас, завтра, тоже пойдет в самовольную отлучку и тот у кого мы сегодня проверяли документы, завтра будет их проверять у нас. Создавалась своеобразная круговая порука, с которой военному начальству бороться было очень трудно.

А вместе с тем, свыше, по всей красной армии, все время, шли приказы о неуклонном проведении строгого казарменного положения для всех родов войск и недопущении выхода военнослужащих за пределы воинских частей.

Я уже указывал ранее, чем вызывалось все это. Но помимо влияния гражданского населения в смысле развития "вредных" настроений, была и другая причина, заставлявшая командование красной армии всеми мерами не допускать общения армии с населением. Этой причиной была окончательная нищета народа, достигшая во время войны совершенно невиданных размеров.

Что касается Ленинграда, то он попал в особое положение. Железная блокада, охватившая город, привела к невиданному голоду. Деньги уже не имели вообще никакой цены. Рацион продуктов по карточкам резко снижался и, ко времени окончания школы, составлял 125 граммов хлеба на человека в день. Других продуктов почти не выдавали, а если давали, то в таких же ничтожных количествах.

Начал процветать "черный рынок", на котором у спекулянтов можно было достать многие продукты. Что же касается цен, то трудно вообще говорить о них, когда бриллиант в 1 карат обменивался на несколько килограммов черного хлеба, выпеченного из какой то невообразимой смеси черной муки, отрубей и соломы.

Уже в ноябре вы могли получить там котлеты из…… человеческого мяса, вырезанного из трупов умерших людей. Город голодал, голодал так как не могут себе представить люди, никогда не испытавшие этого.

На улице все больше встречалось людей, с опухшими от голода лицами.

Нас, военных кормили, конечно, лучше, чем гражданское население, но и нам уже стали давать по 200 граммов хлеба в день. Мы уже были все время голодными. Если приходилось патрулировать по городу, мы интересовались не столько попадающимися навстречу людьми, сколько столовыми, раздававшими по карточкам обед, т. е. какую то непонятную и отвратную серую бурду, именуемую супом. Когда заканчивалась раз дача обеда и очередь людей, жаждущих получить суп, исчезала, мы входили и спрашивали — нет ли каких либо остатков. Нам часто их давали и мы уплетали с жадностью, не думая о будущем. А оно ждало нас, гораздо более страшное, чем мы предполагали….

13.07.2020 в 18:49


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама