С другой стороны начали пруссаки приступать и стараться овладеть одною высотою, называемою Спицберген, от занятия которой зависела вся победа. Но высота сия занята была наилучшими нашими и цесарскими войсками, и не только установлена пушками, но прикрыта еще была лежащим пред нею буераком, или лощиною, имеющею в длину шагов 400, в ширину от 50 до 60 шагов, а глубиною была футов десять или пятнадцать, и притом крутоберёга. В сию-то лощину бросились пруссаки и старались как можно взодраться на сопротивный берег, по все их старания о том были безуспешны. Ибо кому и удавалось вскарабкаться на верх, всякий находил там либо смерть свою, либо опять свергаем был вниз в буерак оной.
Наконец натура взяла свой верх. Все мужество, вся храбрость и вся отвага пруссаков не могли наградить истощенные силы. Они приступали к горе сей несколько раз с ряду, но никак не могли на нее взодраться; ужасный и беспрерывный огонь, производимый нашими на них из многих ружей и из многих пушек, поражал их страшным образом и они пулями и картечами осыпаемы были как смертоносным градом. Генерал Финк, старавшийся таким же образом с корпусом своим овладеть другими высотами, истощал также тщетно свои силы. Король сам, приводивший несколько раз свежие войска и принуждающий приступать, подвергал себя наивеличайшей опасности. Весь мундир был на нем расстрелян пулями; две лошади под ним убиты и сам он, хотя и слегка, но был ранен. Золотая готовальня, бывшая у него в кармане, спасла жизнь его, удержавши собою пулю, попавшую в него, и пуля остановилась в вогнувшемся золоте. В таковой же близости к смерти находился он, когда тяжко раненая лошадь под ним начала упадать, и его флигель-адъютанту Гецу удалось еще в сей раз спасти короля и подвесть ему свою лошадь. Все наиубедительнейшим образом просили короля оставить сие крайне опасное место, но он отвечал только: "Нам надобно все возможное испытать для получение победы, и мне надлежит здесь таково ж хорошо исправлять должность мою, как и всем прочим".
Словом, наши россияне дрались в сей раз с величайшим ожесточением и запальчивостию, и пруссаки писали даже сами об них после, что они будто бы в сей раз ложились целыми шеренгами и давали пруссакам переходить чрез себя, как чрез побитых и мертвых, а потом вскакивали и стреляли по них сзади. Но как бы то ни было, все старание и домогательства пруссаков согнать нас с горы были тщетны.
Теперь отважилась прусская конница атаковать высоты, но все искусство и вся кавалерийская тактика славного их генерала Зейдлица не могла тут ничего произвесть. Сия конница, привыкнувшая под предводительством его опрокидывать неприятельскую конницу, хотя бы она вдвое или втрое была сильнее, обращать пехоту при всех положениях ее в бегство, брать даже самые батареи и превозмогать все трудности и неспособности в местоположениях, пала здесь пред пушками наших россиян, стрелявших по ней с высоты очень метко, и осыпающих ее картечами своими как градом. Сам Зейдлиц, сей храбрый ее предводитель, был ранен; таковой же участи подвержен был и принц Евгений Виртембергский, испытывавший вторичную атаку. За ним последовал генерал Путкамер, нападавший на наших с своими белыми гусарами, но застреленный до смерти. А и прочие знаменитейшие предводители прусской армии: генерал Финк и Гильзен, были переранены, и все прочие войски и пешие и конные пришли в великий беспорядок и замешательство.
В самые сии критические и опасные минуты явился вдруг Лаудон, выйдя из-за правого крыла с свежими войсками, и напал на совершенно ослабевших пруссаков со стороны и сзади. Сей полководец, прославившийся тем, что умел всегда на баталиях ловить счастливые минуты, предводительствовал в сей раз конницею. Он построил ее в отдалении от места побоища как надобно и напал в наплучшем порядке на расстроившихся пруссаков, а сие и решило всю участь баталии. Панический страх и ужас напал тогда вдруг на всю прусскую армию, и все войски бросились бежать в лес и на мосты. Всем хотелось перейтить вдруг; от сего сделалась страшная теснота и неизобразимая сумятица, которая и причиною тому была, что пруссаки принуждены были не только оставить отнятые у нас пушки, но бросить и своих еще 165. Король сам чуть было не попался нашим в полон, находясь в числе самых почти последних на месте сражение и долженствующий проезжать одною яслиною. Единое только чрезвычайное мужество и редкое присутствие духа ротмистра Притвица спасло его от сего великого несчастия. Король, сам почитая то уже неизбежным, что его возьмут в полон, кричал, несколько раз повторяя: "Притвиц! Притвиц! я погибаю!" но сей храбрый офицер, имевший при себе только сотню гусар для сопротивление целым тысячам окружающих его неприятелей, ответствовал ему: "Нет, ваше величество, сему не бывать, покуда есть еще в нас дыхание!" И тогда, вместо того, чтоб только обороняться, обратясь, поскакал он сам атаковать наших россиян и до тех пор с ними штурмовал, покуда королю удалось убраться вперед, доскакать до прочих своих войск и соединиться с ними.
Свободное копирование
