21.9.60.
Вчера хозяйка зарезала одну из куриц, выкормленных нами. Мы с мамой, очень не хотели, чтобы Машка об этом узнала. Сентиментальность? Нет, просто рано еще...
* * *
А сегодня — огорчительное происшествие.
Все утро Маша провела с хозяйкой. Та снимает помидоры, копает картошку, и Машка все время с нею.
Потом мы ездили встречать маму. Я вел навьюченный велосипед, мама и Машка шли по тропинке следом. На картофельном поле, которое уже почти полностью обобрано, Машка — и мы ей в помощь — собирали завалявшиеся маленькие светленькие картофелинки.
Была весела. Во всяком случае, я ничего не заметил. А ее, оказывается, что-то грызло.
У калитки нашего сада она задержала мать и, краснея, сбиваясь, захлебываясь, стала что-то бормотать:
— Мамочка... меня... тетя Женя... кормила...
— Чем кормила?
— Курицей... или петухом...
— И ты ела?
— Да... ела.
— А почему же ты не сказала ей, что тебе нельзя?
— Я сказала... я сказала, что мне не позволяют. А потом все-таки съела.
И тут мама спросила (меня рядом уже не было):
— А почему ты папе об этом не сказала?
— Я боялась.
Позже, в лесу, я заговорил с Машкой на эту тему.
— Почему же ты, доча, мне не сказала, что ела петуха?
— Я боялась.
— Чего ты боялась? Разве мы с тобой не друзья?
— Дрлузья.
— Ты всегда мне говори правду. За правду я тебя никогда не накажу и никогда не поругаю.
Потом я вспомнил, как утром мы с мамой боялись, что Машка узнает о печальной участи выкормленных ею кур и петуха. И спросил у Машки:
— А тебе петуха не жалко было есть?
— Он меня клюнул, — ответила Машка (он ее на днях действительно клюнул за палец, когда она его кормила хлебом). Чудовищно? Жестоко? Нет. Это, конечно, первое пришедшее на язык объяснение, а никакое не проявление жестокости. А может быть, и не первое, может быть, она уже думала, искала оправдание — не перед нами, а перед собственной совестью.
Свободное копирование
