5.11.59.
...Склонность к юмору, к острячеству не оставляет ее. Вчера взяла бумажку от тянучки, бумажка свернулась в трубочку. Машка сунула ее в рот и говорит:
— Папироска.
Я говорю:
— Не папироска, а мамироска.
Каламбур до нее не дошел.
— Нет, — говорит, — папироска.
Потом вдруг осенило. Засмеялась и говорит:
— Машироска.
* * *
Это еще на даче было. Обращаюсь к Машке:
— Пожалуйста, дай очки!
А она:
— Где кабачки?
Позже я ставлю на живот грелку и говорю:
— Брюхо болит.
Она хохочет:
— Брюки болят?
И острить любит, и к рифме ее тянет.
7.11.59.
Праздники. А мы с Машкой на больничном положении.
Температура у нее все эти дни прыгает. Кашляет. Жалуется на горло.
И другие вещи огорчают меня. Например, те страхи, которые вдруг напали на Машку. Уходишь из столовой, а она:
— Не уходи! Я боюсь! Я боюсь одна!
— Кого ты боишься? Чего ты боишься?
— Боюсь!
И не знаешь что делать, как разогнать эту нечисть, эти призраки, мешающие Машке засыпать, спать, играть.
Вот еще один минус единственного ребенка! Боятся, конечно, и в больших семьях, но там ребята или не дают друг другу пугаться, или пугаются скопом, все вместе, а в этом не только ужас, но и радость и даже блаженство.
* * *
Вчера мама подарила Маше к празднику два больших надувных шара. Маша принесла их показать мне. Я говорю:
— Кому это? Маше и Алеше?
— Нет, это мне.
— Ты же большая. Ты же — мама.
Нет, жалко ей шариков. В конце концов Маше (то есть маме Элико) она согласилась подарить один шарик, а мне — нет.
Сегодня, когда я завтракал в столовой, пытался возобновить этот разговор.
— Так как же? Подаришь Алеше один шарик?
— Нет, я что-нибудь другое подарю.
— Какая же ты мама?!
— Мне они нравятся, эти шарики.
Объяснил, что именно то, что нравится, и надо отдавать другим.
Слушала внимательно, но поняла ли — бог ведает.
Говорит:
— Я тебе одну тряпочку подарю, у меня есть.
— Не надо мне тряпочек.
— Алеша, я сейчас принесу тряпочку.
— Не хочу я быть Алешей. Не хочу быть твоим сыном. Я — папа.
Для нее это большое огорчение.
Говорит:
— Папа... На тебе шарик... понарошку. Алеша, на, возьми!
И подает мне что-то воображаемое в щепотке.
— Нет, — говорю, — такого шара мне не надо. Вот тебе Алеша! На! Играй!
И понарошку даю ей маленького Алешу.
Она расстроена.
Однако шарик мне так и не подарила.
Я тоже огорчен. Но, поразмыслив, нахожу утешение.
Глупая Маша не научилась еще (и дай бог не научится) лицемерить. Она не догадывается, что шарик этот мне не нужен, что я все равно его не взял бы, что она могла сделать этот великодушный жест, ничем не рискуя и ничем не жертвуя.
И это меня радует. Ведь даже Машкин эгоизм — проявление чистой младенческой души.
Свободное копирование
