LXVI. 1796 — 1801 г.
Окружавшия императора Павла лица. — Князья Александр и Алексей Борисовичи Куракины. — Юрий Александрович Нелединский.
Князья Александр и Алексей Борисовичи Куракины были в последнее время царствования императрицы Екатерины II в опале, и было приказано им жить в деревнях своих.
По восшествии на трон императора Павла I, было уже и того достаточно, что Куракины были до его восшествия на престол в опале, чтобы их простить. Блаженной памяти император Павел, питая злобу к матери своей, старался всячески доказать, что все ея действия в правлении государства были вредны, ошибочны, и по прихоти ея фаворитов, и потому тех, которые при ней были в опале, под судом, даже осуждены по законам и наказаны, но имели кого-либо в Петербурге, кто бы о них напомнил, — простил, вызвал из опалы, из ссылки, определил на службу и наградил чинами и орденами.
Первый из таковых был, судившийся за грабеж Казанской губернии, бывший там губернатором, дейст. стат. сов. П. Желтухин, котораго произвели в тайные советники и сенаторы, и возложен на него орден св. Анны 1-го класса.
Скоро князья Куракины, по возвращении своем из деревень, заняли места первых государственных сановников, Александр — вице-канцлера, Алексей — генерал-прокурора.
За год, или года за два кончины императрицы Екатерины, известный богач Бекетов, умирая, составил духовное завещание, вопреки существовавшим тогда на этот предмет законам, и назначил родовое имениe отдать, помимо прямых по роду его наследников, сторонним людям и дальним родственникам.
Само собою разумеется, возникла из этого тяжба. Имение Бекетова стоило многих миллионов, много и денег оставлено за него тяжущимися в судах; наконец тяжба поступила в сенат, и должно полагать, что в то время боялись Бога в сенате: дело решено по сущей справедливости, основанной на точной силе слов закона, т. е. духовное завещание Бекетова уничтожено, и родовое имение его велено отдать по праву наследия ближайшим родственникам, прямым Бекетова наследникам.
Решение сената последовало, можно сказать, в последние дни жизни Екатерины и не было еще приведено в исполнение.
С 1797 года все переменилось, и быстрота выполнения особых велений, часто и может быть всегда с 1797 — 1800 гг. данных второпях, по первому на предмет взгляду, без объема, без обсуждения и разсуждения, без собрания сведений, произвела во всем такое смешение, такую тьму, как в хаосе довременном. Bсe торопились, все суетились, все были, казалось, в непрестанном движении, все трудились, работали, и все не шло, и никто не знал, что делал, как делал, почему и для чего так делал. Барабанный грохот навел на все царство одурение!! Воспоминая о 1797 — 1800 гг., содрогаешься, ужасное было время!
Лишившиеся по решению сената даннаго им, по завещанию, Бекетовым большаго достояния воспользовались водворившимся хаосом и, прискакав во град св. Петра, в короткое время успели туго набитым мешком золота или ассигнациями, отворить себе всюду дверь
и доступ.
Алексей Куракин, тогдашний генерал-прокурор, близкий человек царю, облеченный полною его доверенностью, осыпанный милостями и почестями, утопавший в роскоши и сладострастии, алчный, корыстолюбивый и ненасытный, незамедлил благосклонно выслушать просителей и устроил обманом так, что явился указ сенату, изложенный весьма лаконически: «Духовное завещание Бекетова утвердить во всей его силе».
Поверенный со стороны прямых Бекетова наследников, Майков, крепостной Бекетова, человек, одаренный большим умом и необыкновенною смелостию, узнав о повелении — лишить верителей его наследства, поскакал также в Петербург и, посоветовавшись с Г. Р. Державиным, решился подать царю жалобу — на самого царя!
Немногие знали намерение Майкова и, вероятно, не более одного Державина.
Долго Майков ходил на вахт-парад: это поприще в то время было многозначительно, на нем решалась участь многаго. Тут, под барабанный бой объявлялась война, заключался мир, диктовались трактаты, писали грозныя и милостивыя повеления; толпами с вахт-парада развозили людей в ссылку, на всегдашнее заточение в крепости, в монастыри и жаловали чинами, орденами, раздавали земли и крестьян, чтобы улучить счастливую минуту, когда Павел Петрович был весел, доволен вахт-парадным ученьем, когда баталион зашел повзводно ровно; офицеры громко и протяжно проревели: стой, ровняйся! Павел Петрович возгласил:
— По чарке вина, по фунту говядины, по рублю на человека! и начал напевать любимую песню:
Ельник, мой ельник.
Частый мой березник,
Люшеньки-люли!
Эту минуту должно было ловить, в эту минуту Павел Петрович был милосерд и доступен, терпеливо каждаго выслушивал, поступал кротко и правосудно. Майков уловил эту минуту.
В то время, как Павел Петрович приготовлялся сесть на богатырскаго своего коня, Фрипона, Майков пал на колени, жалобу положил на голову и трепетно ожидал участи своей.
Веселый царь милостиво взял с головы бумагу, спросил Майкова: на кого?
— На тебя, надежа-государь.
— Хорошо, посмотрим, и, сев на коня, закричал Майкову: за мной!
Майков добежал от экзерцир-гауза до дворцоваго крыльца и, когда государь сошел с коня, Майков смело напомянул императору: я здесь, государь, куда повелишь? Ответ был: за мной! Государь хотел всходить на лестницу, Майков остановил Павла, сказав:
— Надежа-государь, ототрут, не допустят.
— А кто? — спросил император.
Майков, обведя глазами свиту, окружавшую государя, дал ему почувствовать, что много найдется таковых, чтоб оттереть, не допустить его за ним следовать.
Государь, посмотрев на Майкова и на окружающих, сказал: — Не посмеют; за мной, не отставай!
Ободренный милостивым изречением царя, Майков пошел твердою ногою за полновластным повелителем 50 миллионов народов.
Майков остановился у царя в кабинете. Царь вынул из кармана жалобу, прочитал ее два раза, подумал, прошел по комнате и, обратясь к Майкову, спросил:
— Ты справедливо пишешь? не врешь?
— Надежа-государь, — отвечал Майков, — твой меч, моя голова с плеч. Истинную правду!
— Увидим, - сказал император и позвонил. Вошедшему на призыв флигель-адъютанту:
— Обер-прокурора общаго собрания ко мне!
Через четверть часа обер-прокурор стоял уже пред царем и дрожал, как фабричный с перепою. Государь спросил обер-прокурора:
— Какой я подписал указ по делу о духовной Бекетова? Обер-прокурор задрожал сильнее прежняго и должен был сознаться, что не помнит этого указа.
Государь изволил гневно возразить ему:
— О чем же ты думаешь, когда не помнишь моих именных повелений? и потянул снурок колокольчика, а вошедшему на призыв
ординарцу сказал:
— Обер-секретаря общаго собрания ко мне!
Явился обер-секретарь так же трепетно, так же дрожал, как прокурор и также должен был сознаться, что не помнит об указе Государь, посмотрев на обер-секретаря, изволил сказать:
— И ты такая же скотина, как обер-прокурор, стань, осел, с ним рядом. И опять потянул снурок; вошедшему адъютанту изволил повелеть: привесть к нему из сената повытчика-подъячаго (сударь, у котораго было дело о духовной Бекетова).
Скоро был представлен и подъячий, засаленный, небритый, в рыжем парике, сутулый и с бородавкою на лбу, нетрезвый и знающий дело свое.
— Ну, ты что мне скажешь, ракалия? — спросил его государь.
— О чем благоугодно Вашему Величеству спросить; коли знаю, всемилостивейший государь, доложу Вашему Величеству.
— Умно, сказал император и спросил повытчика:
— Какой, сударь, указ я подписал о духовной Бекетова? Повытчик крякнул, поклонился и доложил:
— Такого-то месяца и числа высочайше соизволили, всемилостивейший государь, дать Правительствующему Сенату указ Вашего Императорскаго Величества об утверждении духовнаго завещания Бекетова.
— Хорошо, сказал царь; а не противоречит ли этот указ коренному закону? — спросил император.
— Всемилостивейший государь, — отвечал повытчик, крякнув и поклонясь прежде, высочайшая воля Вашего Величества последовала вопреки существующих узаконений.
— Ты говоришь правду? — спросил царь повытчика, не врешь ли ты?
— Дерзну ли облыжно докладывать Вашему Императорскому Величеству, всемилостивейший государь!
С последним словом царь опять потянул за снурок колокольчика и вошедшему изволил повелеть:
— Сию ж минуту генерал-прокурора сюда!
Не долго протекло времени от повеления до выполнения его. Государь всемилостивейше соизволил приуготовить себя к принятию сановника своего, который зовется «око царское». Его Величество соизволил возложить на главу огромную шляпу с золотым галуном, руки вложил в перчатки с пребольшими крагенами, взял трость, оперся на письменный стол, или называемое бюро, и ожидал появления князя Куракина.
Едва дверь чертога царскаго в половину отворилась и дебелый князь, исторгнутый, может быть, из постели, одетый на-скоро, однако же во всех орнаментах достоинства своего, — тупей напудренный и виски завернуты буклями, — дрожащими ногами медленно вступил, как Павел Петрович упредил Алексия Куракина резкою укоризною:
— Скотина, какой ты мне указ подсунул подписать? Ракалия, отвечай, как ты поставил меня на одну доску с Майковым, да на деле Майков же и прав!
Князь начал: Ваше Величество, — но не успел окончить и этого слова и никто не узнал, какое оправдание готов был он принести Павлу Петровичу, потому что успел произнесть только: «величе», а «ство» запеклось на устах княжеских, как Павел Петрович сделал ему внушение подобное тому, какое делал Петр I своим птенцам, когда уличал их в обмане.
— Спасибо, сударь, вам, сказал государь повытчику, вы дело знаете, доволен вами. (К Майкову) Ты видел, ступай домой, все сделаю по закону.
Майков: Не выйду, государь!
— Как не выйдешь? Я повелеваю.
— Надежа-государь, не дойду до двора.
— А, понимаю, сказал император и, потянув снурок, вошедшему изволил приказать:
— Скажи караульному на гаупт-вахте капитану командировать ко мне: 1 офицера, 1 унт.-офицера и два ряда гренадер.
Повеление было в минуту исполнено, и Павел Петрович вошедшему офицеру с отрядом, взяв Майкова за руку, повелел:
— Извольте, сударь, этого человека проводить, куда ему будет угодно, да смотрите, чтобы волос с головы его не утратился, сам мне головой будешь отвечать. (К Майкову) Ступай и не бойся никого, все сделаю по закону.
С веселым лицом, с радующимся сердцем пошел Майков из чертогов царских, однако же не без боязни. Он боялся, когда гнев царя затихнет, согбенный тростию вельможа разогнется, передоложит, переуверит, и тогда на хребте его, Майкова, засвистит нелицеприятный кнут палача. Сказал офицеру сопроводить его до дому Гавр. Ром. Державина, который был докладчиком и котораго император Павел знал коротко.
Майкова ввели в кабинет Державина, бледнаго, испуганнаго, трясущагося. Державин сам был испуган состоянием Майкова и, думая, что ему уже определено пострадать, спросил его:
— Что с тобой, Майков, что было?
— Ваше превосходительство, — oтвечaл Майков, - дайте отдохнуть от страха и радости, сердце сильно бьется, да и в голове не могу установить порядка, скажу только, ваше превосходительство, вас скоро позовут к государю, вам быть генерал-прокурором.
Державин счел, что Майков лишился ума с испуга; такие случаи бывали в то время нередко, что лишались ума от тогдашних весьма крутых событий.
Еще Державин смотрел в недоумении на Майкова, еще зубы стучали у Майкова, и он не мог стиснуть их, отворилась дверь, вступил фельдъегерь и доложил Державину:
— Ваше превосходительство, извольте к государю императору.
Его Величество ожидает вас.
Куракин поехал в село свое Куракино. Державин назначен генерал-прокурором.
Свободное копирование
