XI.
Последние годы царствования Екатерины, начиная со дня кончины единственнаго искренняго и безкорыстнаго (??) друга ея, князя Потемкина, человека необразованнаго, но великаго гения, человека выше предразсудков, выше своего века, желавшаго истинно славы отечества своего, прокладывавшаго пути к просвещению и благоденствию народа русскаго, привели государство в совершенное изнеможение от слабаго правления и безнаказанности за преступления. Фаворит Платон Зубов с прекрасным лицом, но не более, забавлял, украшал чертоги, как цветущий нарцис в ropшке, поставленном на окошко.
Екатерина много заботилась о том, чтобы научить, образовать Платона Зубова, сделать из него человека государственнаго, и ничего не могла сделать. Мы видели после кончины императрицы, когда весь блеск, озарявший Зубова, помсрк, что из него вышло! Светлейший князь, повелевавший незадолго обширнейшею империею, цари соседственные искали его благорасположения себе, князь, поселившись жить в имении, подаренном ему Екатериною, на границах Курляндии, принадлежавшем герцогу Бирону, вступил в сотоварищество с жидами, вошел в подряды, бездельничал с провиантскими комиссионерами и промышлял с товарищами своими, жидами, контрабандою на границе.
Генерал-губернаторы, губернаторы, военные начальники делали, что хотели. Те и другие (речь, конечно, не о всех грабили государство по произволу, как кто мог....
....У князя Платона Зубова — Грибовской, по военной части у вице-президента военной коллегии Николая Ив. Салтыкова - племянник его обер-секретарь военной коллегии Дмитрий Михайлович Волынский; у генерал-прокурора гр. Самойлова — правитель канцелярии Петр Алексеевич Ермолов за деньги делали из чернаго белое, из белаго черное!
Всем было хорошо, всем казалось превосходным такого рода (порядки), всем, говорю, всем, кто брал, мог платить а у кого расплачиваться было нечем, тому было весьма худо!....
За губернаторство или губернаторское место платили у Зубова Грибовскому. За полк или назначение начальником полка платили у Салтыкова Д. М. Волынскому. За вице-губернаторския места, за председательския и все прочия, от короны наполняемыя, платили у Самойлова — Петру Алексеевичу Ермолову. По части провиантской — кривой Новосильцев — Петр Петрович, генерал-провиантмейстер, брал сам обеими руками. Генерал-кригскоммиссар Николай Дмитриевич Дурнов также брал, да был — богобоязлив, бирал по христиански, не раззорял православных. В иностранной коллегии и по управлению почтоваго департамента у Безбородко через женщин было можно все получить, кто что хотел. Что же принадлежит до духовенства в Poccии, то оно, с уничтожением Петром I-м патриарха, было в XVIII-м веке (слабым), в составе правительства....
Наказания в 1797 — 1800 гг. набегали, как дух бурный, как падает гром, мгновенно разит и удушает! Ужас быть пораженным неожиданно, не иметь никакой возможности уклониться, ускользнуть от стрелы пущенной: фельдъегеря, развозившие (особыя) веления, подобны были стрелам, которых ничто не останавливало, не возвращало с пути, им назначеннаго, - произвел во всех служащих, во всех сословиях народа русскаго потрясение, как удар силы электрической! Поставлен пред дворцом ящик с прорезанною крышкою, который сквозь прорезъ было предоставлено всем и каждому опусуть прошения, жалобы, изветы, доносы — словом, кто что хотел. Ящик каждый вечер приносили к Павлу Петровичу. Его величество сам изволилъ сламывать печать, отпирать ключем, который всегда носил в кармане, вынимал вложенныя бумаги, потом попрежнему запирал его, обвязывал снурком и, приложив печать с императорским гербом, повелевал ставить ящик на назначенное ему место.
Первый любимец, первый сановник его, знатный вельможа, царедворец и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы — равно страшились ящика. Лишение дворянства, чинов и сослание в Сибирь, в каторжную pаботу генералов, князя Сибирскаго и Турчанинова за взятки и сделку их с поставщиками коммиссариата, о чем император сведал чрез ящик, омертвили руки лихоимственныя. Генералы и полковники не отваживались удержать горсть муки у солдата, изполка ему ежемесячно отпускаемаго, — отнять гарнец овса у казенной лошади; перестали грабить жителей, у которых были постояльцами. Правосудие и без корыстие в первый раз после Петра I-го ступили чрез порог в храмины, где творили суд и расправу верноподданным. Народъ был восхищен, был обрадован, и приказания чтил благодеянием, с небес посланным.
Шесть обрезов доски сосновой, длиною аршин с четвертью, из которых был сколочен ящик — друг царя, стоивший царству полтора рубля, в продолжение года трех месяцев указывал самодержцу зло, где и как оно творилося, и верней, и справедливей, чем жандармы-назидатели, чем наемные лазутчики.
Следующее происшествие положило начало уничтожения ящика.
Два брата — близнецы Хитрово, служили гвардии в Преображенском полку капитанами; один — нельзя наименовать старшим — они увидели свет в одну минуту времени — один был умен, трезв; другой также не глуп, но любил, стомаха ради, частых недуг, сырой погоды и холода, — приобщаться ликером жерофе, то есть Ерофеичем! — напиток, миллионами народа русскаго чтимый, здравию и телу преполезнейший. Оба Хитрово были лицом, ростом, поступью весьма на друга похожи, до того, что товарищи, увидав одного умели сказать, который то был: Иван или Петр. Оба брата отлично разумели премудрое искусство вступать в караул мастерски кричать слова командныя, выкидывать салют экспантоном. Император обоих соизволял любить и жаловать, но никогда не умел узнать в Иване Ивана, в Петре Петра, всегда ошибался: когда хотел назвать одного, называл именем другаго.
Пьянюшке Хитрово после обильнаго утоления Ерофеичем недугов, котораго пары, из стомаха поднявшись в голову, столицу разума, согрели, как у поэта, застылое на вахт-парадах воображение его, и пьянюшка вздумал написать Павлу Петровичу послание, в котором, в выражениях самопреданнейших верноподданнейшаго сына, преподал совет беречь более драгоценнное для всех подданных здравие его, не ходить в холод на вахт-парад, не учить развод, когда дождь ливьмя льет.
Написал и опустил xapтию в ящик.
На другой день брат пьянюшки вступил во дворец на караул. Павел, явясь на вахт-парад, начал учить развод, выдумывал новыя построения, крутил строй всячески, желая найти ошибку, придраться, наказать, но капитан и солдаты двигались, как машина. Павел по обыкновению, когда гневался, (тяжело дышал); все ежеминутно ожидали несчастия капитану, офицерам, солдатам развода и, может быть, целому полку; Фрипон (уже на себе испытал раздражение всадника), и Павел кричал:
— „Хорошо, сударь! Хорошо, ребята! По чарке вина, по фунту говядины".
Все ломали себе голову, доискивались узнать, что было-бы причиною тому, что Павел во гневе милует и жалует; все перешептывались, каждый боялся за себя, ожидал, чем все кончится. Развод кончился благополучно, все радовались, благодарили Бога!
Капитан гордился искусством своим в деле вахтпарадном, товарищи поздравляли его и никто не воображал о том, что ожидает несчастнаго. Пьянюшка — сочинитель увещательной хартии — относил, приписывал себе благополучное окончание ученья, с самодовольством спешил в казармы подкрепить утомленныя силы Ерофеичем. Вступивший капитан в главный дворцовый караул был обязан чрез час или два, как то было удобно, явиться в кабинет императора и рапортовать его величеству, что главный и все прочие караулы приняты исправно, шинелей, кенег и караульных будок столько-то, сошки и подтоки в целости, засим не по регистру, а на память высказать поименно всех арестантов, содержащихся на всех гауптвахтах города. Это последнее обстоятельство было самотруднейшее, ибо редко случалось менее 150 человек, находившихся под арестом; бывали дни, в которые число арестованных превышало 300.
Капитан устоял и на этом камне преткновения, высказал имена содержавшихся, чисто, не запинаясь. Как вдруг Павел Петрович дал волю своему гневу.....
— Я вас научу, сударь, меня учить! Как, сударь, осмелились вы писать ко мне, чтобы я оставил вахт-парады?
Капитан, пав на колена, отвечал:
— Всемилостивейший государь! знать не знаю! В мысли не погрешил, государь, не только чтобы осмелился писать вашему величеству!
Павел вытащил письмо пьянюшкино из кармана, показал его капитану....
— Государь! говорил капитан, воля ваша, но это не я писал.
— Кто-же?
— Почерк писанья походит очень на почерк руки роднаго брата моего.
Павел отступил назад шага на два, подумал и ..... капитану, говорит ему:
— Я виноват, сударь. (Даю вам волю) вы дворянин, вы офицер!
Капитан пал опять на колена и молил его величество помиловать и простить брату его дерзновение, им содеянное. Павел, подняв с колен капитана, говорил ему:
— Простите, сударь, меня, Бога ради. Я виноват. Честное слово даю вам, ничего брату вашему не сделаю. Скажите мне, требуйте от меня, чего хотите.
На другой день уразвода, Павел, увидавши брата (пострадавшаго)капитана, изволил при всех упрекать ему без гнева, но милостиво:
- Вы сударь, ввели меня в грех, Бог вам судья!
Происшествие это не могло остаться неизвестным; сам Павел Петрович соизволил на вахт-параде объявить о нем сказав брату (пострадавшаго): „Вы, сударь, ввели меня в грех. Бог вамъ судья!" Пересказывали друг другу с восхищением о том — сколь много Павел милосерд и премудр: сам соизволил сознать свою ошибку.......
Царедворцы люди разсчетливые осуждали капитана, что он не умел воспользоваться случаем и не попросил (себе) четырех или трех тысяч душ крестьян. „Государь не отказал бы ему в минуту милосердия и сознания ошибки своей", так говорили они; но люди, имевшие причины более прочих страшиться неодушевленнаго друга царскаго — ящика с прорезанною крышкою и, не находя никаких средств к преклонению его на свою сторону, умыслили повергнуть вернаго слугув опалу.
Каждый вечер, по распечатании ящика, Павел находил в нем по десяти и более язвительнейших сатир на действия свои, гнусные пасквили и тому подобное; прочитывал их, приходил в гнев, повелевал розыскивать, чего никоим образом было невозможно розыскать и, наконец, чрез десять или 15 дней после случая с капитаном Хитрово, — ящик, по воле Павла, с назначеннаго ему места сняли и, вероятно, сожгли, хотя на это и не воспоследовало — повеления.
Если бы Павел Петрович был так же премудр, как Фридрих II, и вместо гнева повелел бы самоязвительнейшую сатиру на особу его, найденную им в ящике, напечатать, обнародовать и прибить на перекрестках для прочтения любопытным, его величество в продолжение царствования своего учился бы посредством непристрастнаго ящика весьма многому и вполне пригодному, дабы царствовать ко благоденствию миллионов народа, от него зависевших.
Впродолжение существования ящика, как я уже сказал, вероятно какое существовало правосудие, во всех сословиях правдолюбие и правомерность. Откупщик не смел вливать в вино воду; купец — в муку, соляной пристав — в соль присыпать песок. Вес и мера были верные.
Дозволяю себе, смею безбоязненно сказать, что в первый год царствования Павла I народ блаженствовал, находил суд и расправу без лихоимства; никто не осмеливался грабить, угнетать его, все власти предержащия страшились - ящика!
С падением в опалу ящика — пресечен был путь правде доходить к Павлу Петровичу. Он был ежеминутно всеми и всегда обманываем. Одни не говорили государю правды, страшась гнева его; если не понравится ему истина, он мгновенно (придет в гнев). Другие в обманах находили свои выгоды, выдумывали ложь, страшили его, предваряя злых на особу его замыслах, губили людей тысячи, чтобы тем соделаться (якобы) необходимо - нужными, чтобы иметь полную его доверенность, брать чины, титулы, ордена и много тысячныя волости. Учреждены были шпионы. По званию моему и должности адъютанта у фельдмаршала мне были известны почти все лица, изъявившия готовность свою быть орудием....
Свободное копирование
