Я отродясь не бывал в так называемом Благородном Собрании[1] и вообще ни в одном собрании не танцевал. Линев, танцуя с дочерью гравера Рашевского, ни с того, ни с сего выдал себя за Ясинского, когда надо было представиться, а на другой день отец молодой девушки приехал меня приглашать к себе, ввиду заключенного мною знакомства. Разумеется, подлог был разоблачен и заставил меня проявить, несмотря на всю кажущуюся его невинность, некоторый исключительный интерес к личности Линева, в особенности когда я рассказал об этой истории Шеллеру.
— Ничего нет удивительного. Он в свое время назывался еще князем Гокчайским! — брезгливо сказал Шеллер.
Сам Линев, до которого я добрался, дал мне честное слово, что ничего подобного он не совершал в отношении меня и что проделка принадлежит кому-нибудь другому.
Вскоре затем мне попалась книга его, автобиографического характера, которою, как оказалось, он начал свое литературное поприще. Название книги — «Исповедь преступника». Линев рассказывает в ней, что он был бедным еврейским сиротою, которого окрестил и воспитал исправник, в северо-западном местечке, что он служил юнкером, что он подделал подпись руки товарища на почтовой повестке, получил, таким образом, чужие деньги, пострадал, бежал из тюрьмы, выдавал себя за разных лиц и, наконец, стал грузинским князем, проник в Вену, увлек дочь богатого банкира, соблазнив ее своим титулом и пленительной наружностью, получил приданое и, вернувшись в Россию, наконец, попался и сидел в остроге, где, сознав свои недюжинные способности и с ужасом оглянувшись на пройденный путь, решил покончить с прошлый этой исповедью и начать новую жизнь.
Линев стал сотрудничать во «Всемирной Иллюстрации» и в московском «Курьере» купца Ланина. А затем переселяется в Петербург, становится членом Литературного Фонда и Похоронной Кассы, производит впечатление на либеральных литераторов своими речами на собраниях, которые он произносит, откинув голову, вперед ногу, кулак в грудь, повышая и понижая голос в патетических местах и поражая слух благороднейшею смелостью выражений. Наконец, он делается сотрудником второго издания «Биржевых Ведомостей», которое было разрешено Пропперу министром Витте, единственно для борьбы с противниками винной монополии и защитниками биметаллизма. Цена второго издания «Биржевых Ведомостей» была понижена до четырех рублей в год. Благодаря дешевизне и вопросам, которые затрагивал Линев в своих ежедневных беседах, тираж второго издания дошел до восьми тысяч во второй год, до десяти в третий, на четвертый год он считал уже шестнадцать тысяч постоянных подписчиков, а цензурный билет получал на тридцать пять тысяч, чтобы Висмонт имел право, собирая публикации, ссылаться на значительное распространение газеты. Первое издание — большого формата — носило характер солидного органа, но подписка его едва достигала семисот экземпляров. Это было только знамя газеты, а не сама газета — и притом знамя для втирания очков правительству, В первом издании печатались унизительно составленные отчеты о действиях правительства, о придворной жизни и биографические данные по поводу назначений на высшие посты тех или других сановников. Передовые статьи по внутренней и внешней политике писал Григорий Градовский, журналист, когда-то шедший об руку с князем Мещерским[2], служивший чиновником особых поручений при киевском генерал-губернаторе Безаке и усмирявший крестьянские бунты розгами, а впоследствии, уже в мое время, ставший большим либералом и сотрудником «Голоса», в котором он писал под псевдонимом Гамма. Когда совершено было убийство Александра Второго и шел процесс цареубийц, Гамма разразился фельетоном, в котором всячески старался отмежеваться от социалистов и спасти газету от обвинения в сочувствии «злодеям». Фельетон заканчивался исступленным призывом журналиста к палачу, как бы отождествляя себя с ним: «веревку, веревку!».
Помню, как покойный Новодворский прочитал его фельетон и насмешливо сказал: — «Сделай одолжение, вешайся, голубчик, кто тебе мешает. Туда тебе и дорога!». Между прочим, фельетон этот и все тогдашние статьи в «Голосе», с описанием драматургом Аверкиевым предсмертных судорог Софьи Перовской, побили рекорд трусости и фатального испуга, охватившего в марте и апреле 1881 года все либеральное русское общество, конституцию для которого старались вырвать из царских рук героические народовольцы. Правда, что не только презренный «Голос», но «Отечественные Записки» напечатали, хотя в более объективной форме, особую статью с великим соболезнованием о том, что случилось первого марта, и с осуждением «преступного деяния». Эта статья, как и все другие в этом роде писались в «Отечественных Записках» Елисеевым несколько семинарским слогом, — «стариком с двойственной душой» — говорил Салтыков.
Конечно, Гамма требовал веревку неискренно: он спасал шкуру свою и товарищей по редакции, а главным образом либеральный; орган. Это не помешало ему поэтому сохранить ореол либерала, который он всячески старался обновлять, и в каждом номере «Биржевых Ведомостей» статьи Градовского, с одной стороны, направлены были в защиту винной монополии и против биметаллизма, а с другой — содержали в себе иногда довольно колючие замечания о тех или других распоряжениях министров (не включая Витте).
Второе издание «Биржевых Ведомостей» совсем не было распространено в Петербурге, Проппер считал, и конечно благоразумно со своей коммерческой точки зрения, что надо скрывать от зорких очей цензуры те провинциальные статьи, которые попадали в это второе издание и шли вразрез со статьями первого. Следует заметить все-таки, что и во втором издании, если выбросить действия правительства, преобладало либеральное направление с земской окраской, тогда как в первом издании направление было, между прочим, либеральное, а на самом деле — оно было консервативно-либерально-биржевое.
Свободное копирование
