Мой родной дед Николай Михайлович Троицкий был бабушкиным однофамильцем, сыном священника из-под Челябинска, получившим блестящее медицинское образование, одним из самых уважаемых врачей в городе.
На предыдущем фото с бабушкой он в военной форме, так как в Первую Мировую был призван на фронт, где был военным врачом.
Дед умер примерно в 1929 году. Очень вовремя, учитывая, что несколько его братьев, родных и двоюродных, были белогвардейцами, один служил у Колчака и был расстрелян красными (хотя бабушка всегда утверждала, будто его расстреляли белые, что тоже в принципе не исключено, Колчак мог расстреливать и своих).
Бабушка вышла замуж второй раз. Ее второго мужа, Эразма Николаевича Конюшкова, а также его брата Николая Николаевича, я прекрасно помню, он удочерил маму, и именно Эразма я называл дедушкой. Он умер в 1968 году, а Николай в 1971-м.
Второй бабушкин муж был отцом той самой моей тети, маминой сестры, которую я уже упоминал.
Дед Эразм был родом из Риги, был человеком глубоко антисоветского склада, с отчетливой коммерческой жилкой, в молодости работал антрепренером у балетмейстера Фокина, во времена НЭПа активно использовал свои коммерческие навыки, потом стал директором крупного предприятия. В начале 30-х он привез бабушку из Челябинска в Москву, где у его семьи уже был дом - тот самый, деревянный, на Ленинградском проспекте. Понятно, что в это время весь дом семье уже не принадлежал, ее уплотнили, хотя не так уж сильно. Наша квартира, например - та, в которой я родился и провел детство - была довольно большой, с тремя обширными комнатами и огромной кухней, правда, общей с подселенными соседями Хомутовскими, с которыми мы подружились.
В 1938 году деда, двух его родных братьев и нескольких двоюродных, в общем, всю мужскую часть поколения семьи Конюшковых арестовали, обвинили в подготовке покушения на Сталина и отправили в лагеря. Сказалось чуждое социальное происхождение, да просто попали под раздачу.
Из лагерей дед и его братья впоследствии вернулись, были, что называется, реабилитированы, и никогда ничего не рассказывали о том периоде своей жизни. Как они относились к власти, от которой пострадали абсолютно ни за что, можно себе представить. Но они со мной на эту тему тоже никогда не говорили.
В начале 50-х годов ХХ века, когда деда перевели из лагеря в ссылку, к нему ездила бабушка вместе с младшей дочкой, моей тетей. Тихая провинциальная дворянка-медсестра вынуждена была по пути общаться с самой разнообразной публикой, включая матерых уголовников. Но обе дамы остались целы, вспоминали потом об этой поездке с содроганием и скупо делились некоторыми подробностями приключений.
А летом 1953 года, когда они уже вернулись, в нашем деревянном доме случился пожар. Были жертвы, сгорели заживо четыре человека. Дом восстановили, но у мамы и тети, а затем и у меня навсегда сохранился генетический страх перед открытым огнем в доме. К газовым горелкам на плите я привык, а горящие свечки видеть не могу, всегда требую их потушить.
Меня назвали Николаем в честь моего деда, а когда у тети родился сын, мой двоюродный брат, он получил экзотическое имя Эразм, уже в честь своего деда.
Ну и чтобы закончить этот сюжет, расскажу, что деда в пору его детства-отрочества называли не Эриком, а Рудей (якобы в честь Рудольфа Габсбурга, с которым в конце XIX века приключилась душещипательная трагическая история (см. фильм "Майерлинг"), тронувшая сердце матери Эразма). В результате мой брат Эразм тоже в нашей семье именуется Рудей.
Дед Эразм и его брат Николай Николаевич
Дед Николай с кем-то из нашей семьи. Младенца узнать трудно, а женщину я не помню...
А это он со мной на параде. Техника шла по Ленинградскому проспекту, туда и обратно, мы выходили на нее смотреть.
