Два счастливых месяца пролетели быстро, и 22 октября 1966 года я уже был в полку. Начался третий год службы, а вместе с ним наступила и расплата за беспечно проведенное в царскосельских окрестностях время. Одно и радовало, что год последний. Хоть меня и назначили командиром отделения, что означало лишнюю десятку рублей в месяц и свободу от кухонного и пары других нарядов вроде дневального и часового, но старики разъезжались, а новички поступали в отделение несинхронно, чем образовывали дыры в штатном расписании. В многочисленных нарядах постоянно крутилась все моя поредевшая команда из четырех человек плюс я сам. Приходилось ломать голову, составляя графики так, чтобы хоть один-два человека могли трудиться на основной работе – на аэродроме. Все как бы сместилось в приоритетах. Ребята торчали в нарядах по неделе; в месяц у каждого на наряды уходило до двенадцати суток. В январе 1967 года на нас пятерых в сумме выпало 11 суточных боевых дежурств и 22 суточных наряда. Кроме того, надо было всем отделением три ночи провести на чистке картошки и однажды с субботы на воскресенье на сутки заступить в караул на подмену основного состава. К тому же кто-нибудь из нас время от времени болел.
Руководство подчиненными у меня получалось немного неровным (как оказалось, это пожизненно). Я предпочитал дружеские отношения и старался не доставать коллег лишними глупостями, чем создавал лишние сложности. То и дело вспыхивали искры демократического обсуждения приказов командования в духе «а не лучше ли было бы…» или «почему я, а не…». Но посвящение в командиры я помнил и сдаваться не собирался. Начитавшись в детстве, я уверовал, что командир – всем ребятам пример и все такое. В результате, начальство засекло меня с лопатой, которой я орудовал наравне с другими на уборке территории от обильного снега. Это вместо того, чтобы строго наблюдать, отдавая необходимые распоряжения. На первый раз простили, но очень предупредили, чтоб подобное не повторялось.
Ближе к лету стало легче: снег растаял, а нас стало больше.
Прохлаждались мы недолго. Война, хоть далекая и не наша, чуточку, безболезненно, но все же задела. Это была Шестидневная война на Ближнем Востоке. Происходивший с 5 по 10 июня 1967 года у черта на куличиках блицкриг, в котором Израиль успешно противостоял Египту, Сирии, Иордании, Ираку и Алжиру сразу, привел к значительным переменам в нашем полку.
Во-первых, мы навсегда избавились, наконец, от пары десятков МиГ-17 – тех самых, которые терялись зимой под сумасшедшим покровом снега, и в которых нам время от времени требовалось поддерживать боевой дух. В одно прекрасное «однажды» стайка МиГов взвилась в воздух и растаяла в небесной синеве, взяв южное направление.
Во-вторых, в том же направлении отправилась группа наших офицеров. В отличие от МиГов через неделю-две группа снова появилась в полку, в неслужебное время сверкая новинкой и писком тогдашней моды – нейлоновыми рубашками, приобретенными где-то в Марокко. Говорили, что экскурсия в Египет на Марокко и прервалась, но время прошло с пользой.
Такое спешное, хотя и успешное возвращение объясняется более существенными событиями, происшедшими там, но сказавшимися на нас. Из истории известно, что за пару первых часов военных действий израильтяне разгромили всю египетскую авиацию (состоявшую, кто не знает, из техники советского производства). Более трехсот самолетов было уничтожено практически мгновенно и, в основном, прямо на авиабазах. Покрыто мраком, дотянулись ли египетские руки до советских консультантов, которым, похоже, в оправдание ничего не оставалось, как развести руками: «Ну дык это, на ошибках учатся!». Но нашей халяве, когда самолеты на стоянке разделяла пара метров, был положен конец. В спешном порядке рылись внушительные капониры, чтобы в случае чего закатывать в них самолеты. Сами перехватчики растащили по аэродрому, чтобы нельзя было прошить одним залпом всю эскадрилью. Это, по сути, была перестройка номер два. Мы таскали по аэродрому сундуки с контрольно-проверочной аппаратурой и, вспоминая старые добрые порядки, проклинали поджигателей войны.
