В пятнадцать лет я опять оказался в интернате. Семья тогда переехала в Россию из Северного Казахстана, батя приступил к работе агрономом в деревне, а мне довелось два года жить в интернате при Старицкой средней школе. Только мы вдвоём, я и Санька Пентуров, жили не в общем интернате, а отдельно, в здании начальной школы, на втором этаже.
Старица – городок маленький, населения в нём тогда было около десяти тысяч человек, зато церквей насчитывалось аж семнадцать штук! На окраине города текла река Волга, такая же небольшая, как сам город. В ходу была поговорка: Если Старица не город, то и Волга не река.
Мне было не до местных исторических достопримечательностей, ни до реки с её недружелюбными каменистыми берегами. Нам с Сашкой предстояло весь первый год выживать. Просто, элементарно выживать.
Как человек в интернатах уже поживший, я в нашем маленьком коллективе сразу установил обычные для общего жития условия: еда вся и всегда общая, остальные вещи личные и каждый ими распоряжается сам. Санька легко согласился с моим лидерством в этих вопросах. А вот на улице всё оказалось не так просто.
На улице царили четыре самостоятельные группировки, одинаково к нам враждебные.
Очень неприятными были «химики» - живущие на вольном поселении, отбывающие наказание, строившие какие-то гражданские объекты. Относились ли они в нашем городе к объектам химической промышленности или нет, не знаю по сей день, но звали этих мужиков тут, как и по всей стране, химиками.
В городе было две «путяги», то есть два профессионально-технических училища, СПТУ и ГПТУ. Их студенты представляли собой две временами враждующие группировки. Вместе с химиками – это были три наших с Саньком проблемы. А ещё были местные. И эти, не вовлечённые ни в одну из упомянутых трёх групп, доставляли нам в первый год самые большие проблемы.
Санька, белобрысый деревенский парень, одного со мной роста, был физически крепче меня. Всё же мне не приходилось столько работать в своём подворье, сколько приходится обычному деревенскому пареньку. У нас дома когда мы жили в Казахстане, из живности была только разнообразная птица, выращивали овощи на огороде, да дровами приходилось заниматься. А у Саньки дома было полное подворье. Ему приходилось и сено заготавливать, и на тракторе работать, и скотину пасти. Потому, глядя на его мускулистую фигуру, я принял решение, что на улицах буду ориентироваться на его поведение.
Увы, Санёк меня во время первой же стычке сильно разочаровал.
Нас, чужаков, каждая из проходящих по улице ватаг, сразу брала в оборот, пытаясь избить и ограбить. Я носил очки, был худощав и потому первый удар всегда доставался мне. Со временем даже научился одним движением ловить слетевшие очки и потом наблюдать всё остальное в качестве зрителя.
В первый раз я, после нанесённого мне урона, взял себя в руки, переложил очки в левую руку и внутренне стал готовиться к драке. Но Санёк, крепкий мускулистый Санёк внезапно съежился, стал размазывать кровь, которая потекла у него из носа после первых ударов и представил из себя такое жалкое зрелище, что я чуть не сплюнул в сердцах.
Потом, каждый раз, когда мы попадали под раздачу вдвоём, всё повторялось один к одному. Я ловил очки и делал шаг назад. Саньку, как мощному на вид бойцу, доставались все остальные удары. Потом мы шли в интернат, «зализывать» раны.
- Сань! Ты чего не ответил? – спросил я его после первого неудачного выхода по городским улицам.
Санька нелепо оправдывался, говорил, что их было больше, чем нас, и так далее, и тому подобное. Я его слушал и понимал, что мне рассчитывать на него никак нельзя. С другой стороны, меня в таких ситуациях переставали бить почти сразу, все тумаки и шишки доставались моему компаньону.
Ловили и били нас первый год везде. Били и обычно требовали отдать деньги. Иногда били просто так, с тем же повторяющимся сюжетом. Санька иногда вытаскивал из карманов мелочь и отдавал. Я до конца твердил, что денег у меня нет, хотя мелочь часто предательски звенела в одном из карманов. Не то, что я был такой уж стойкий. Просто я знал, что Саньку дома, при поездке на очередной выходной денег дадут, а у моей семьи к тому времени с деньгами были уже большие проблемы. Батя работы агронома лишился, работал почтальоном, не беря категорический чаевые, мама не работала вообще, забеременев в свои сорок лет. Жили мы сначала втроём, а потом уже вчетвером, на зарплату почтальона, 80 рублей. Да плюс папина пенсия по инвалидности, 28 рублей.
Запомнилось, как однажды нас в очередной раз зажали в районном «Универмаге». Это было обычное типовое двухэтажное здание, в котором, открывая первые двери, попадаешь сначала в узкое пространство, образованное большими, до самого пола, стеклянными окнами. Вот в этом пространстве и пытались очередные наши недруги, человек пять, вытрясти из нас деньги. Из одной двери в другую, тоненькой струйкой текли люди, пугливо отводя глаза от наших разбитых в кровь лиц. Они молча шли мимо, а я для себя усваивал на этом примере вычитанную позднее истину: Не верь. Не бойся, не проси.
Странно, но когда я попадал в переплёт один, то меня почти никогда не трогали. Я потом постарался понять, что толпе из десяти – пятнадцати человек мешало действовать по отношении ко мне одному также, как когда мы были на улице вдвоём с САньком. Потом осознал причины и уже специально придерживался этой линии поведения.
Я это для себя назвал «выражение печали по утраченной тёте». Когда на улице приходилось сталкиваться с большой толпой, жаждущей почесать кулаки и разжиться на пивко, видя, что меня уже заметили, я никогда не отворачивал в сторону. Как шёл, так и продолжал движение, придав своему лицу печальный вид. Почти всегда это срабатывало, желающих сбить с моего лица очки не находилось и я, не ускоряя шаг, не оглядываясь, шёл до первого поворота. Как только сворачивал за угол, старался стремительно с улицы исчезнуть, потому как иногда гопники приходили в себя и малыми силами пытались меня преследовать.
С химиками такой финт не проходил. Здоровые взрослые дядьки, ходившие по одному, жёстко настигали лёгкую добычу и действовали быстро и грубо. Один такой химик, ростом около двух метров, прогонистый, поджарый, прижал меня к стенке автовокзала и сразу стал обшаривать мои карманы одной рукой, придавив меня другой к холодной стене. Мелочь, рубля два, он выгреб, но не нащупал проездной билет, благодаря чему я в тот день до дома всё же доехал на автобусе. Стоит ли удивляться, что после того случая я всегда первым замечал опасных для меня людей. Этот навык ещё много лет оставался со мной в поездках в крупные города.
В первый год нам доставалось не только на улице. Пока в здании начальной школы шли занятия, вход туда был свободен и одно время к нам в комнату повадились заваливать два местных дебила. Один из них, поменьше ростом, любил постукивать по лицу, приговаривая:
- Что, лось? Да? Лось?
На моё предложение хотя бы этих двух отметелить, Санька резонно возразил, что тогда они придут уже не вдвоём. Впрочем, довольно быстро мы научились избегать и этих «дружеских» встреч.
Совсем уж невесёлый случай опять пришёлся на общение с мужиком с химии. Его наша школа наняла рисовать наглядную агитацию, предоставив ему помещение на первом этаже. Он тихо оставался допоздна, уходя к вечерней проверке к своему постоянному месту жительства.
В это день я приехал в интернат рано, до вечера, когда приедет Санька, было ещё долго. Слоняясь по пустому зданию я увидел полуоткрытую дверь и обнаружил там рисующего химика. Я его до этого уже видел, потому ничего не опасался. Поздоровавшись, я хотел повернуться и уйти, но он меня задержал под предлогом поговорить.
От него я узнал, что оформительская работа по договорам очень денежная. При этом самое выгодное – рисовать лозунги и транспаранты большими буквами, потому как платят за квадратные сантиметры. Но приходится рисовать и стенды с маленькими буквами, которые рисовать очень муторно.
- Знаешь, пацан, сколько я этих орденов, которые вручены комсомолу, нарисовал? Никто и не смотрит, что там изображено! Я раз вместо Ленина нарисовал Гитлера, прокатило!
Потом он вытащил начатую бутылку портвейна и стал сначала уговаривать, потом уже заставлять меня выпить с ним. Цель его была, как я понял, добыть баян, который хранился в одном из кабинетов, но он не знал, в каком. Санька хорошо играл и мы часто этот баян вытаскивали из закрытого шкафа, а химик об этом уже знал.
Впав сначала в печаль от моего непреклонного нежелания выпить с ним, а потом уже обозлясь, он стал мне угрожать. Сделав обманный ход, я успел выскочить из кабинета, а потом уже из здания школы. Она имела два входа, поэтому, хорошо зная её особенности, выманил его на улицу, закрыл за собой вход с одной стороны, а потом быстро закрыл и второй вход. Двери удерживались мощными крючьями, потому открыть их снаружи у химика не получилось. Он ещё долго ходил вокруг здания, глухо и невнятно матерясь, с длинным хлеборезным ножом в руке, а я наблюдал всё это время за ним со второго этажа, опасаясь, что он проникнет в здание через окно. Но разбить окно он не решился и потом исчез из моего поля зрения.
Когда в седьмом часу приехал из деревни Санька, то стал колотить в дверь, не поняв, почему она заперта в это время. Через открытое окно нашей комнаты я ему объяснил ситуацию, предложив перед тем, как дверь ему открою, убедиться в нашей безопасности. Санёк быстро всё понял и, запрыгнув на козырёк подъезда, забрался в комнату через окно. Больше мы этого химика не видели, хотя я ничего никому тогда не рассказал.
Я почему о всём этом так подробно? Каждый из нас в детстве жил в своих условиях, со своими плюсами и минусами. Но часто при этом был частью какого-то сообщества. Я же почти всегда по жизни был, особенно с пятнадцати лет, один, привык рассчитывать на себя, не имея за спиной никакой поддержки. Становясь лицом к лицу с неприятностями, именно эти мои маленькие победы, одержанные в этом возрасте, мне давали силы позднее противостоять в одиночку значительно большим невзгодам.
