21-е число {Рукопись на двух отдельных листках бумаги. Год и месяц не указаны, но несомненно, это зима 1881—82 г., первая которую В. Г. переживал в Амге Якутской обл., куда прибыл 1 декабря 1881 г. Только вначале отбывания в Амге трехлетнего срока своей ссылки он жил в юрте, а затем перешел в избу Захара Цыкунова. Описание рукописи см. в статье Ред. Ком. (2).}. То-есть день, когда в нашу далекую Амгу приходит почта. Это случается только раз в месяц, поэтому понятно, отчего я то и дело взбираюсь на верхушку своей юрты и прислушиваюсь к чуткой тишине морозного вечера.
7 часов. На небе стоит полная луна, сверкают холодным блеском звезды. Вверху ясно. Ни облачка на светлом холодном небе. Но скоро и луна и звезды потонут в густом тумане, который внизу уже ползет на Амгу вместе с крепнущим морозом. Он покрыл уже стоящие кругом на горах лиственницы и разлился по лугам и; как сказочное чудовище, захватывает и глотает одну за другой бедные юртенки Амги.
Амга еще не заснула. Она во всеоружьи становится навстречу морозу. Из всех труб подымаются громадные белые столбы дыма. Целая рать их, точно привидения, клубится и слегка колышется в воздухе. Сквозь оконные льдины переливается свет камельков. Огни то и дело вспыхивают сильнее, и тогда целые снопы искр неистово кидаются из труб в морозный воздух и скачут, вертятся, трещат и беспомощно гаснут, охваченные жестоким морозом. И один за другим тонут эти столбы огня и дыма в сером беспощадно холодном тумане.
Все исчезает от глаза. Зато ухо чутко ловит малейший звук, гулко несущийся откуда-нибудь из под каменных утесов, стоящих над замерзшей рекою... Вот выстрелила треснувшая льдина, стонет озябшая лиственница, в тайге залаяла лисица. А вот в другом конце слободы скрипнула дверь, и затем понеслись какие-то странные звуки. Снег точно громко вскрикивает от боли, потом протяжно визжит и стонет, точно жалуясь на горькую судьбину, и опять отчаянно вскрикивает и вновь стонет с шипящими тяжелыми вздохами. Раньше, когда я в первый раз еще слышал в слободе эти звуки,— я долго не мог понять их значение и, признаюсь, странное, щемящее чувство невольно закрадывалось в сердце. Теперь я знаю: это хромой якут костыляет на своей деревянной ноге...
Но чу!.. Далеко, далеко как будто звенит колокольчик. Звякнул раз, другой и замер. Потом посыпал опять тихой, но частой малиновой дробью... Да, это он. Между горами, глубокою падью мчится из города почтовая тройка...
Я ухожу в юрту. Я знаю, что почта еще очень далеко, а между тем дыхание трещит, и пар, вылетая из уст, немедленно стынет на морозе.
Через полчаса яркий звон заливающихся колокольцев овладевает встрепенувшейся ночью. Какие прелестные звуки. Право, я думаю, тот не умеет ценить музыки медного колокольчика, кто, подобно мне, не слушал его с верхушки юрты, в темный морозный вечер... Вот он как-то разом становится гулче, разливаясь вширь и ввысь до самой луны, заглушая и покрывая своей медной трелью все эти визги, стоны и хрипы. Слышен уже и бег тройки: вот коренная отбивает частую рысь, вот скачут по бокам пристяжки, и визжат по снегу полозья саней.
Почта в'езжает в слободскую улицу, и слобода встречает ее {Здесь вместе с концом страницы запись обрывается, без всякого знака препинания. Возможно, что дальнейшая часть рукописи утеряна.}.
