2. …и фефеловцы. Южный порядок.
В деревне насчитывалось около 20 домов. Южный, солнечный порядок начинался домом, где жила старая баба Ориша. Это была тихая молчаливая вдова, и никто особо не задумывался о том, как она проводила свои одинокие дни. Звали ее по-деревенски Ориной, и считали, что она «что-то знает» – умеет сводить лишаи и бородавки. У Ориши был огород, но она не держала никакой скотины, покупая молоко у соседей. По деревенским меркам это казалось странным и вызывало недоумение.
Рядом с Оришей жила я со своими родителями. Наш дом был самым новым в деревне. Его построили в 1961 году, когда молодая семья задумала отделиться от родителей и жить собственным хозяйством.
Следующий дом занимали Никулины. С ними связана забавная история, почти год бывшая на устах у всей деревни. Когда Людмила, молодая жена тракториста Николая, родила второго ребенка – мальчика, (первая у супругов была дочь Надежда), она дала ему имя Саша, которое ей очень нравилось. Тогда детей регистрировали не сразу, и к тому времени, когда муж собрался в райцентр «записывать» сына в ЗАГСе, мать успела уже привыкнуть к выбранному имени.
Каково же было ее огорчение и досада, когда она увидели привезенную Николаем метрику «Сашеньки», в которой черным по белому значилось: Никулин Вадим Николаевич!
-Ты подумай, Фаина, что мой-то отчебучил! – жаловалась Людмила моей матери. – Сапом записал мальчишку Вадькой, а я ведь так хотела Сашеньку!
Еще долго, улыбаясь про себя, жители называли младшего Никулина Сашей-Вадиком…
Сосед Никулиных Алексей Варенов имел женой белоруску Ольгу. Где он ее встретил, никто толком не знал. Говорили, привез после службы в армии. Ольга быстро прижилась в деревне, была она женкой шумной и веселой, но местному говору так и не научилась. Говорила с чужой интонацией и заметным акцентом, заменяя звук «е» на «я».
Впрочем, жительница следующего дома, чистокровная русская Анна Чистова изъяснялась гораздо смешнее белоруски Ольги. Мой отец любил вспоминать, как пацанами они пристрастились передразнивать ее гундосый голос, и дико смеялись, однажды услышав, как Анна искала своих пропавших поросят. Баба ходила вдоль гумна и звала, монотонно повторяя в нос одно и то же: «Чух, чух, серыя, чух, чух, белыя, пади дамой, пади дамой».
С семьей Чистовых в деревне было связано и другое, трагическое событие. В начале 50х их дочь, совсем еще молоденькая девушка, нагуляла ребенка, и от страха перед отцом, от стыда перед людьми, покончила с собой, бросившись под поезд. Мы, фефеловские ребятишки, почему-то все знали об этой давней трагедии чуть не с пеленок, и поглядывали на дядю Павла с изрядной долей опасения, как на разбойника.
Однако больше всего мы боялись загадочной Дуни, жившей в соседнем с Чистовыми доме. Старуха почти не выходила на улицу, и никто из деревенских не заходил в ее темный и сумрачный дом. «Дуня – колдунья!» - было первое, что мы усваивали, выйдя из нежного возраста, и верили в это свято и нерушимо, хотя никто из взрослых ни разу не предоставил нам ни единого свидетельства ее колдовства.
Два последних дома на южном порядке занимали вдовы Дуся Соловьева и Мария Тимофеева, каждая имевшая по малолетней дочери.
