Родителей мамы я не знала. Во время Отечественной войны, задолго до моего рождения, их расстреляли немцы. По навету предателя обнаружился партизанский отряд, которым руководил дед. А бабушка была связной. Молодыми да красивыми ушли они воевать с фашистами. Такими и остались на нескольких поблекших фото.
Я с интересом разглядывала те снимки. От крупного темноволосого мужчины веяло мужеством былинного богатыря. Он казался могучим, всесильным, но недоступным. Честный прямой взгляд завораживал, я трепетала от желания познать непонятные кровные узы. Вот бы на руки меня дед взял, прижал к себе крепко, защитил от напастей страшных. Живым хотелось его видеть. И любить очень-очень.
Бабушка тоже красотой блистала: глаза светлые, большущие, лицо округлое с ровным носиком и пухлыми губками, взор ясный, русая коса до пояса да тонкие брови вразлёт. Я мечтала о внешнем сходстве с ней, но природа так не расщедрилась.
Мама рассказывала, что её родители жили в любви и согласии, шестерых детей народили. Дед председателем колхоза был, селяне уважали его, трудились с утра до ночи, дома строили, урожай хороший с полей снимали. И скотины хватало, никто не голодал.
Потом немцы пришли - ни деревни, ни колхоза, смерть кругом да судьбы покалеченные. Семей, не разорванных войной, почти не осталось. Мамины братья и сёстры чудом до победы дожили, потом в разных детдомах воспитывались, родственные связи не сохранились.
Волей судьбы бабушка по отцовской линии была у меня единственной, но не скажу, что любимой. Пребывала Мария Ильинична в возрасте глубоко пенсионном, отличалась крупным телосложением, внешностью простецко-русской, натурой неспокойной, властной и громогласной.
Широкоплечая, тяжеловесная, нерасторопная, вечно недовольная или уставшая, она с трудом передвигала толстые ноги-колотушки и дышала шумно-натужно. А широким задом и мощной грудью заполняла весь дверной проём.
О роде своём баба Маша не упоминала, жила одиноко в захолустном бараке. Много лет ждала, когда городские власти снесут допотопную хибару и дадут взамен благоустроенную квартиру. Её пенсия была очень маленькой, потому что трудовой стаж набрался весьма скромный. На улучшение жилищных условий финансов не хватало.
По молодости бабушка шибко любила «дедушек», которые периодически становились отцами её детей, вовсе не мужьями. Ребятишки один за другим рождались слабенькими, часто болели, иногда умирали в младенчестве. Но трое из них крепко уцепились за жизнь. В том числе был мой папа.
Воспитывались не слишком желанные отпрыски у старшей сестры и в интернате с минимумом родительского участия. Бабуля часто меняла сожителей, но на старости лет осталась без семьи. Зарабатывала «копейку» приглядом за чужими детьми, только не за мной. Хлопот много с инвалидом, и денег мама не наскребала для оплаты нянькиных услуг.
Вот и сидела я в своей комнатушке целыми днями, разделяя вынужденное одиночество с книгами, плюшевыми игрушками и единственной куклой. Скучая, просилась к бабушке. Иногда мама соглашалась на уговоры и в гости меня водила.
Комната бабы Маши в стареньком покосившемся доме была тесной, тёмной, затхлой и грустной. Солнце почти не пробивалось внутрь сквозь плотные занавески с размытым клетчатым рисунком. Они походили на полинявшую скатерть с неотстиранными пятнами, неуместно прицепленную к оконным рамам.
Подвижной расплывчатой тенью в окно робко заглядывала кривобокая сирень. Её насыщенный аромат проникал во все щели, но не освежал неуют. Сырость и прохлада охватывали входящего.
Во мраке чудилось, что бабушка занимает каждый сантиметр свободного пространства. Как бы ненароком не раздавила! Прятаться было некуда, и я скромно усаживалась за исцарапанный стол в ожидании чая с вареньем. Подавался он в оббитых железных кружках чёрным, горьким и горячим. Скудная трапеза растягивалась надолго. Пока крутой кипяток остывал, я ёрзала на скрипучем стуле, нехотя удовлетворяя бабушкино любопытство. Любила она расспрашивать про мамины дела, мои её не волновали. «Задушевные» беседы быстро утомляли, но больше заняться было нечем.
На двух убогих железных койках, вплотную прижатых к стенам, постоянно спали или тихонько возились несколько незнакомых ребятишек лет трёх-четырёх. С ними запрещалось играть, чтоб шум-гам не устраивать.
Когда детки просыпались, бабушка кормила их молочной кашкой и поила киселём или компотом. Затем вытирала обляпанные рты и сопливые носы краем своей несвежей юбки или замасленного фартука. Я радовалась, что не болела: не придётся в подол сморкаться.
Потом бабушка баюкала детей, совала им печенье или сажала крох на горшки. Внучке полагалось не мешать. Я слушалась, долго гуляла на улице, собирала одуванчики и пёстрые цветочки с неведомыми названиями, плела яркие, терпко пахнущие венки, играла с озорными соседскими детьми. Бабе Маше нравилось, когда меня не было рядом.
Подарков нам с мамой она сроду не делала, но была одна безделушка в её негостеприимном доме, которая мне несказанно приглянулась. Маленькая тёмненькая железная коробочка с расписными узорами по сторонам стояла на верхней полочке буфета. Её блеск околдовывал: потрогать бы, открыть, сложить туда детские сокровища!
Шкафчик, где хранилась яркая жестянка, закрывался простенько. Ключ висел на видном месте, но высоко, обеспечивая полную сохранность мебельного содержимого. Улучив подходящий момент, я попыталась добраться до него. Смело залезла на табуретку, встала на цыпочки и потянулась к заветному крючку. Мгновения не хватило до исполнения желания!
Бабушка, тяжко пыхтя, вошла в комнату и сгубила грандиозный план. Она громко ахнула и сурово нахмурила брови. Ругаясь, помогла мне слезть на пол. Когда успокоилась, показала разноцветную вещицу, разрешив притронуться к её краешку. Волшебная коробочка оказалась табакеркой. Под чёрной блестящей крышечкой с золотой каёмкой находилась дурно пахнущая махорка.
Уставшая от ежедневной суеты старушка часто присаживалась на койку, ту, что пошире, передохнуть и отдышаться. При этом ржавая железная сетка протяжно скрипела, изрядно прогибаясь под неимоверной тяжестью. Бабушка широко расставляла объёмные ноги, обеспечивая грузному телу максимальную устойчивость.
После того удовлетворённо кряхтела и запускала негнущиеся пальцы с кривыми ногтями вглубь коробочки. Бережно доставала изрядную щепотку табака, растирала её на грубой серой ладони и подносила вплотную к носу. Шумный вдох, и через крупные ноздри труха мгновенно влетала в недра дыхательных путей.
Рыхлое лицо наливалось кровью, на глазах выступали слёзы, крылья багрового носа хаотично двигались, рот медленно открывался, обнажая редкие жёлтые зубы. А-пчхи! От неожиданности, удивления и «ударной волны» я аж подпрыгивала! А счастливая бабушка собственные сопли облегчённо утирала несвежей юбкой. «Хорошо как пробило!» - всё приговаривала. И отправляла по назначению следующую порцию табака.
Я мечтала, чтобы скорее коробочка опустела. Надеялась получить в подарок приглянувшуюся жестянку, местечко для неё на личной полочке освободила. Но удобная ёмкость без конца пополнялась пахучими листьями. Недолго погрустив и немного всплакнув, я решила обойтись без вонючей табакерки.
Бабушка советовала рыбок или птичку завести для домашнего развлечения. Провожала она меня гораздо радушнее, чем встречала. Гостинцев на прощание не совала, не обнимала, лишь вяло улыбалась и еле-еле помахивала рукой.
Неприкрытое равнодушие обижало, спустя некоторое время я перестала проситься в гости. Приглашений не последовало, на том родство закончилось. Может, не начиналось оно вовсе. Хотя, были ещё несколько встреч.
Когда под натиском масштабных новостроек снесли всё-таки полуразвалившиеся бараки, бабушке взамен дали квартиру в многоэтажном доме. Совсем рядом с нашей пятиэтажкой – удивительное совпадение! Мой ежедневный путь в школу пролегал через новый двор.
Я в пятом классе училась, когда неожиданно увидела свою бабушку, сидящую на скамеечке. Растерялась необычайно. Старушка тоже опешила, взмахнула руками и, приглядевшись внимательнее, признала в хромой девочке родную внучку: «Маринка! Ты или не ты? Подойди ближе, дай гляну на тебя разок».
Я позволила осмотреть себя с головы до ног и обратно, то так поворачивалась, то эдак, даже ладошки от волнения вспотели. Вдруг понравлюсь, наверняка бабушка соскучилась, в гости позовёт. Могу сама к ней приходить, почти взрослая.
Размечталась, святая простота! Баба Маша окинула меня мутным взором, но даже не привстала, не обняла, о делах не спросила. «Ух, какая ты выросла! Ну, иди, милая, иди…» - это все добрые слова, что нашлись для внученьки.
И пошла я. Само собой, мимо. Грустная история несколько раз повторилась. Вскоре никчемные просмотры надоели до неприязни. Я сменила школьный маршрут, он заметно удлинился, но знакомый двор не пересекал. Наши с бабушкой жизни больше не соприкоснулись.
