Желанной деточкой я не была. После неизлечимой болезни и смерти Леночки, старшей сестры моей, отношения отца и матери совсем испортились. Чувств пылких они никогда не имели, случайно приглянулись друг другу, оформили законный брак и зажили в расчёте на «стерпится-слюбится». Да не вышло.
Моя внутриутробная жизнь совпала с разводом. Мама решилась на аборт, но в назначенный для того день отец увёл её прямо из больницы, убедив сохранить ребёнка. Оба не предполагали, что инвалида получат. Роды были затяжными, мучительными, осложнёнными. Дежурные врачи выпустили меня на свет Божий с какой-то ошибкой. Последствия родовой травмы явно проявились через полгода. Сроки, необходимые для успешного лечения, бедственно истекли.
Мама не жалела сил и денег для поправки дочкиного здоровья. Немного помогало санаторное лечение, некоторый толк был в дефицитных заграничных таблетках, приобретаемых по знакомству за баснословные суммы. Годам к трём я неуверенно пошла, а к пяти обрела сносную устойчивость. Меня запоздало приняли в обычный детский сад.
Снаружи двухэтажная ребячья обитель казалась милым уютным домиком, но внутри плохим было всё: от высоких скользких ступеней, холодных перил и ненавистного туалета, не приспособленного для ребёнка-инвалида, до бездушной воспитательницы. Похожая на Снежную Королеву из одноимённой сказки, она отличалась леденящей красотой и сердечной чёрствостью. Меня откровенно не любила. Впрочем, я её тоже.
Однако других детей Галина Алексеевна вниманием и лаской не обделяла. Я немного завидовала им, мечтала тоже начинать день с утренней зарядки, бегать по улице, залезать на турник, горку, качели, играть в мячик или танцевать. Да по узенькой скамейке разочек пройтись. Если бы за ручку придержали, я бы справилась, не упала. Но воспитательница на помощь не спешила.
Дети меня не отталкивали. Своим физическим недостатком я не тяготилась, пока Галина Алексеевна по-королевски не указывала на тёмное место в уголке, где полагалось тихонько сидеть во время весёлых игр ровесников. Главное - никому не мешать. Это я быстро и хорошо усвоила.
Ничто не радовало в том детском саду. Чтоб успеть к завтраку, мы с мамой просыпались затемно, скоренько одевались и отправлялись на ещё застывшую в ночной неподвижности улицу. Холодный ветер резко ударял по лицу, на неровной дороге я спотыкалась, а зимой увязала в сугробах или распластывалась на льду, не поспевая за родительницей. Она тянула дочь со всей мочи и вечно боялась опоздать на работу. Её, спасительницу, ждали пациенты, а меня - длинные противные дни.
Я отбывала незаслуженное наказание и не могла подстроиться под непривычный ритм жизни. Обычная свобода ограничилась бесконечными «нельзя» и замкнутым пространством. Было скучно и грустно.
После коротких прогулок, немного оживляющих распорядок утомительного дня, детсадовских ребятишек умывали, кормили и без уговоров укладывали спать.
С невкусной едой я возилась долго, вызывая чрезмерное раздражение пожилых ворчливых нянечек. От неважно пахнущего рыбьего жира, который иногда прилагался к обеду (по чайной ложке каждому прямо в рот), меня натурально тошнило. Никакого аппетита после глотка маслянистой жидкости не было. Даже в любимом компоте сморщенные ягодки болтались нетронутыми. А сладость маленькой печеньки не скрашивала кислоту жидкого кефира, подаваемого на полдник.
Лучше бы я спокойно поиграла в сторонке. Но игрушек на всех не хватало, к тому же, они не отличались новизной и многообразием. Дети, что были смелее и проворнее, захватывали всё подряд и делиться не собирались.
Мне доставались бесколёсные машинки и куклы с оторванными ногами или руками. Я горячо обнимала этих инвалидок и шёпотом убеждала, что не дам никому их выбросить на помойку. Куклы в ответ издавали скрипучее «ма-ма» и доверчиво-облегчённо хлопали синими поцарапанными глазами. Такая занятость воспитателя устраивала, она лишь следила, чтобы я со стульчика меньше вставала и не путалась под ногами.
Только в сончас, исчезая из-под «всевидящего ока», я болтала с ребятами, пристроившимися на соседних раскладушках. Но уставшие от шумных игр и беспрестанной беготни мальчишки и девчонки быстро засыпали. Я тоже послушно закрывала глаза и выдумывала заковыристые небылицы, где могущественные волшебники и добрые феи исправляли всякую несправедливость.
Огромный страх детсадовского мира таился в примитивном туалете. Горшки здоровым шестилеткам не полагались, поручни тоже. Нездоровых здесь быть не должно, но я как-то оказалась. И неуклюже расположившись по центру кабинки, не могла дотянуться пальчиками рук до холодных кафельных стен. Без опоры еле-еле приседала над дырой в полу. Каждый раз до ужаса боялась обмочить трусики и колготки, поскользнуться и упасть в зловонное отверстие.
На пике нетерпёжа мчалась к цели. Прямое попадание в суете и спешке исключалось, нечаянно запачканный пол вызывал бурный гнев воспитательницы. Остро ощущая непростительную вину, я сгорала от стыда. Иногда опасалась, что Галина Алексеевна в наказание меня ударит. Мы не переносили друг друга.
Однажды я не выдержала душевную смуту и смело заявила о своей ненависти. Поступила плохо, но очень надеялась, что распрощаюсь с детским садом и злой наставницей. Ведь грубиянка никому не нужна.
Вызывающий инцидент незамеченным не остался. Я несколько раз побывала у доктора и в кабинете заведующей. Они не верили, что разумная девочка с вроде бы уравновешенной психикой способна на гадкий выпад. Под натиском пристрастных расспросов моё «ненавижу» повторялось, хорошая репутация рассыпалась, навязчивые уговоры старших просить прощения не помогали. Я упиралась до слёз.
Вопрос встал однозначно: или дурно воспитанный ребёнок остаётся в детском саду, или «опытный» работник. Оскорблённая дама "поле боя" не покинула. Через несколько дней мама простила меня, пожалела и забрала из детсада. Навсегда!
Целыми днями я безропотно сидела в нашей маленькой комнатке, после всего пережитого кажущейся раем с запертыми дверями. Выхода из неё не было, но и войти ко мне посторонние не могли.
От скуки я не страдала, с удовольствием рисовала, лепила из пластилина цветочки, деревца, домики и весёлых зверушек. Часто смотрела детскую телепередачу «Умелые ручки» и по советам её ведущих что-то клеила, мастерила, шила, вырезала. Неплохие поделки демонстрировала соседям и нечастым гостям. Заслуженная похвала вдохновляла на очередные труды.
Однако не вся деятельность была созидательной: я обновила единственный ковёр, разукрасив его фломастерами, разобрала утюг и радио, познавая, что внутри, сделала "модные" дырочки в новых колготках.
Порой совалась в пыльный полуразвалившийся ящик с инструментами и осваивала назначения имеющихся в доме железяк – плоскогубцев, молотка, ножовки, топора. Прибивала большие и маленькие гвозди куда придётся, пилила и рубила ножки табуреток. Они едва выдерживали испытания на прочность. От серьёзных травм чудом убереглась, но с тела не сходили синяки и ссадины.
Удовлетворённое любопытство иной раз приносило существенные убытки. Мама недовольно ворчала или громогласно ругалась, но ни разу жёстко меня не наказала. Я была счастлива и втихушку продолжала эксперименты.
