Первую ночь мы провели в общих камерах. Кто был в моей — не знаю — там было много народа, подбирали этап на Соловки, а утром меня перевели в одиночку с режимом «особого яруса», где уже сидела какая-то контрабандистка. Это было нарушением режима, потому что политических обязаны были содержать отдельно от уголовных, и они имели свои привилегии, в число которых входило право получать передачи, покупать продукты в ларьке, выписывать газеты, иметь более длительную прогулку... Все это по возможности старались урезать или отобрать. А уголовных, особенно контрабандистов, в ленинградском ДПЗ было много. Они же и обслуживали тюрьму: убирали коридоры, разносили пишу, передавали тайком записки и даже вещи из камеры в камеру. В те годы заключенные были одеты во все свое, имели свое постельное белье, хотя стирать простыни в миске для супа, как приходилось, например, мне — довольно трудно. Казенными в камере была только металлическая койка с тощим матрасом, да полчища клопов, с которыми нечем было бороться.
После первых допросов я, наконец, стала понимать, что нас с Татьяной обвиняют в причастности к какой-то террористической организации, а нас самих — в подготовке теракта против Зиновьева, поэтому нас до его приезда и не арестовывали.
За долгие месяцы следствия в Ленинграде, пребывания на Лубянке, в Верхнеуральском политизоляторе, да и на протяжении всей последующей жизни мысленно я много раз возвращалась к обстоятельствам нашего дела, к вопросам, которые нам задавали, к попыткам вынудить у нас признание в той или иной вине, и постепенно у меня складывалась определенная картина действительных событий, из которых что-то было известно нашим следователям и неизвестно нам, а что-то — нам, но неизвестно следователям. Возможно, если бы я не была столь молода и так на них зла, если бы не вела себя вызывающе, объявив им беспощадную войну, от которой, как теперь вижу, страдала только я сама, наша судьба оказалась бы не такой суровой. Я сама путала их, выводила их на совершенно фантастические предположения, толкала на ложные умозаключения и, совершенно не желая того, создавала видимость какой-то если и не организации, то, во всяком случае, чего-то на нее похожего.