Однажды во время рождественских каникул, по сугробам и в грохоте скребущих снег поскребков, мы отправились с отцом в одну столярную мастерскую покупать зачем-то нужный в гостиную столик маркетри. Там, в гостиной, стоял нотный шкафик с инкрустациями, и я, только утром узнав, что это называется маркетри, носилась с этим словом и не чувствовала под собой ног от радости, что отец берет меня с собой. Мы пошли - уже не за руку, а под руку; мы пришли к столяру, человеку пожилому и степенному, и отец довольно подробно обсуждал вопросы "маркетри" и "булля" (о котором я не имела ни малейшего понятия). Выходя во двор, я сказала отцу, немножко ревнуя его к столяру, с которым ему было, видимо, интереснее, чем со мной:
- Ты с ним говоришь о маркетри, а он, наверное, и не знает, что такое маркетри.
Положительно, произнести это слово уже доставляло мне неизъяснимое заумное удовольствие, от которого я не могла удержаться.
Столяр, сняв картуз, сказал тихим и вежливым голосом за моей спиной:
- Я уже тогда знал, что такое маркетри, барышня, когда вас на свете не было.
Мне показалось, что земля заколебалась под моими ногами, и я, с надеждой провалиться в нее, замедлила шаги, но, к сожалению, это была иллюзия. Я взглянула на отца. Он спокойно смотрел в сторону.
-Так тебе и надо, - сказал он холодно. - Спасибо, Трофимов.
И мы ушли. Я не знала, куда мне смотреть, я хотела вернуться и просить у столяра прощения.
Ну, довольно глупостей, - сказал отец, - ты не только необразована и невоспитана, но еще вдобавок и сентиментальна.
Я пришла домой убитая. Мне и теперь совестно думать, что это случилось уже тогда, когда в гимназии ставились мои пьесы (совершенно не помню, о чем они были, только помню, что они были в стихах), когда громадным большинством класса (и мною) переживалось дело Бейлиса, когда читался "Ответ Синоду".
Свободное копирование
