15 июля.-- В 10 час. пошел к Олимпу Як. узнать, писали ли ему о смерти отца, и, может быть, сказать, если не писали; но мне должно было провести 1 1/2 часа вне дома, чтобы сказать, что я был в университете, и показать письмо. Ол. Як. не застал, пошел в Гостиный двор, купил бумаги почтовой полдести на 30 коп. сер., после пошел к Фрицу, который пришел вечером и взял сапоги приделать головки. Пришел, показал письмо. Любинька посмотрела на замазанное место на конверте (от одного письма за май): была стерта надпись, которую я делал на конвертах, когда отправлено письмо, и стертое залито чернилами, как будто стерты были чернила; не нужно было этого делать; стала разбирать замаранное маменькою и разобрала, а того, что я замазал, не стала, потому что сразу видно, что ничего нельзя разобрать, или потому, что догадалась.
В 5 час. по обещанию пришел Вас. Петр., сидел до 9; мы сидели, говорили, как раньше в моей комнате, когда я жил один.-- Говорил, как его раздражает тесть своею пошлостью; потом говорит: "Не знаю, как теперь любят меня дома". Стали говорить о своих домашних делах; по его словам выходит, что его отец -- человек ограниченный, довольно тщеславный и обыкновенный; сестру, говорит, особенно любит Анну, вторую. Вместе с этим говорил о пошлых людях, о том, что они способны на всякие гадости, хотя, может быть, бессознательно; ссылался, что добродетель может быть только у человека с хорошей головою.--Я говорил, что иногда думают, что все это высшее качество, высшая натура -- вздор; посмотрите на то, как действует этот человек (при этом я думал о нем), и выходит, правда, что он может быть несчастлив, может делать несчастливыми и других, но все делает не то, что [другой], и другой не может сделать того, что делает он.
Тесть вчера воротился; придет, разляжется на диване, распоряжается как хозяин, критикует с чувством своего права кушанье.-- "Я, -- говорит, -- при нем не могу есть без отвращения. Быть, -- говорит, -- деликатну с такими ограниченными людьми, совестливу, как я бываю, не годилось бы -- они ведь не понимают, что это снисхождение к ним, и обходятся с тобою за панибрата, ставят тебя ниже себя, кладут тебе руки на голову; вчера -- говорит, -- не выдержал, ушел и ходил верст 15, без этого насказал бы ему; придется кончить, как Самбурский -- выгнать его просто из дому".-- "Что не переедете на Петербургскую, удалиться бы от них?" -- "Перевозка стоит 10 руб.; во всяком случае теперь здесь хозяин поверит, если не заплатить ему, а там этого нельзя будет, потому что незнаком".
Говорили много о пошлых людях, я приводил примеры и, между прочим, Любиньку и Ив. Гр.; я, кажется, решительно увидел, что опасаться, чтоб он полюбил Любиньку, нечего.-- "Вот, говорю, видите, напр., целуются -- очевидно от скуки". До сих пор мне только две женщины попались, не внушающие неприятного чувства, это Александра Григорьевна, дочь Клиентова, и Надежда Егоровна. Снова говорил в ее пользу; привел, как дурно обходится отец с Александрою Григорьевной. "И [с] Надеждой Егоровной, умрите вы, то же будет -- взять к себе возьмут, потому что не взять неприлично, но принуждена будет идти в служанки".-- "Да, -- говорит он,-- сам говорит -- отрезанный ломоть; и все, говорит, перетолковывают в дурную сторону; тесть говорит: "Вот вы как обходитесь с Николаем Гавриловичем, а мы родные, больше должны любить друг друга"; они думают, что я знаком с молодежью, вместе кучу и мошенничаю".-- Я говорю: "И это все перетолковано в миллион раз подробнее и обстоятельнее Надежде Егоровне, она должна беспокоиться".-- "Да,-- говорит, -- я два раза видел, что она плачет; даже спрашивали ее они, люблю ли я ее; она говорит: "Судя по ласкам и внимательности -- любит"; мне ее жаль более, чем когда-либо".-- "Да, -- я говорю, -- вам должно быть осторожнее в словах, чтобы не подавать ей повода к подозрениям; вот, напр., мы говорили третьего дня с вами о кражах и т. д., -- ведь за пять лет вы были в миллион раз на высшей ступени развития, чем теперь она, а что бы вы подумали о людях, говорящих такие вещи?" -- "Да, -- говорит он, -- она меня спрашивала об этом и приняла это в шутку".
Я спросил его, находил ли он вообще когда-либо людей, с которыми можно быть откровенным, -- по поводу того, что его не понимали дома, и он должен был быть не откровенным. Он говорит: "Да, иногда находил, но теперь я неспособен к откровенности, потому что лета не те и поэтому и с вами не откровенен" (это я и раньше думал, что не совсем), "а между тем с вами можно быть откровенным, потому что вы ко всему приготовлены и не отвернетесь, если я скажу, что украл, как это сделает отец; он отречется: делать подлости можно, только чтобы не знали их, вот его правило". Решили, что тщеславие и пристрастие, по которому осуждается в другом то, что уважается в себе, и злобные пересуды (я привел в пример насмешки Любиньки над всеми ее женихами, это ему понравилось, верно потому, что он вспомнил, между прочим, как переменилось мнение его родных об Антоновском, который, когда был женихом Марьи, был прекрасен, после стал негодяй)-- признак людей ограниченных и пошлых; что они всему радуются и печалятся и ничему глубоко.-- Я говорю: "Это от пустоты и отсутствия собственных интересов, -- это как река, -- течет, и ничто не делает впечатления на нее, -- так, когда имеешь свой интерес, -- а то как болото стоит -- только чуть тронь, и потечет вода, как тебе угодно". Это было отнесено отчасти к его родным. "Я, -- говорит, -- сказал Надежде Егор, о наших отношениях с вами для успокоения ее, говорил о деньгах ей".-- Я говорю: "Это не должно". Он говорит: "Было нужно". Я говорю: "Особенно не хорошо, что вы говорили об этом Залеману; хорошо еще, что Залеман в энтузиазме к вам, но ведь это знаю я, а не вы, как же вы могли сказать ему это? Если вы не хотите сделать человека смешным, вы не можете ничего сказать хорошего про него, кроме того, что не пьет вина и не играет в карты; что не ходит к девкам, не прибавляйте, а то выйдет, что употребляется или употребляет мальчиков".
Я говорил довольно много об Александре Григорьевне и Надежде Егоровне и о впечатлении их на меня, совершенно отличном от впечатления, произведенного другими. "Думаете, -- говорю, -- что это вздор? Нет, не вздор; нет, это действительно существа высшей натуры, в которых есть это естественное благородство и такт, а то другие говорят все и прилично, и хорошо, да некстати в сущности, или то, что не следовало бы говорить, например, делают что-либо для вас, и не хотят это показать, а между тем делают так, что выказывается это вам". (Свойство, противоположное этому, я точно заметил в Надежде Егоровне: она делает так, что только после рассудишь, что это было сделано для вас, а сразу и не заметишь.)
Меня радовало, что он снова будет бывать и мы снова будем говорить с ним, как раньше, откровенно в некоторой степени; что он не станет думать, что беспокоит, приходя ко мне. Отдал ему 25 р. сер., которые получил. Завтра хотел принести Любиньке "Современник" июльскую книжку и "Домби и сын", 1-я часть. Посылал за табаком (20 коп. сер.; сдачу отдали не мне; итак, истрачено 50 коп. сер.).
У Горлова пояснил себе раньше темную мысль, что налог выдается в расход раз, а с народа берется два раза, в первый раз -- когда собирается, во второй -- произведениями, за которые снова отдается поставщикам, и что проценты долга государственного (мысль эта раньше мне не приходила в голову) берутся у производящих сословий, а отдаются [не] производящим, а живущим рентою. Работал все время, когда был дома один, с 9--10, 12--5 = 6 часов, кончил Г, разбирал Д и списал до слова "до". 12 часов вечера, ложусь.
Да, прояснилась мысль во время разговора с Вас. Петр., что чем больше понимаю, тем больше высоко ценю папеньку и тем более замечаю в себе сходства с ним. Боже, сохрани его! Думаю более всего о Вас. Петр., несколько об Ол. Як., почти ничего о себе, как теперь обыкновенно; как сестра бывала на глазах, то заговаривал с нею обычным насмешливым тоном -- ее беспокоит ее положение: думает, не поправится. Бог знает. Ив. Гр. сказал, входя: "Вы утешаете ее?" -- "Да, -- говорю, -- только, кажется, безуспешно, как вообще бывают утешения".-- "Правда, -- говорит он, -- в это самое время утешения только раздражают нас и более утверждают в нашей мысли; но после мы рассудим и согласимся; что в них есть резонного, в самом деле утешило". Эта мысль вертелась не слишком ясно у меня, а она важна.
