Моя любовь к Тане возникла как противоядие любви к Мусе. Сначала Таня казалась мне привлекательной только тем, что была Мусиной сестрой. То есть существом, которое часто находилось рядом с Мусей и представляло собой как бы ее частичку. Бывая с Таней, я всегда мог ожидать, что к нам подойдет Муся. Искать же встречи с Таней и проводить с нею время мне ничего не стоило — я был к ней равнодушен. Она, так сказать, светила отраженным светом.
Но через полгода каким-то образом произошла метаморфоза: луна превратилась в самостоятельное светило. Тогда это мне казалось непостижимым. Теперь же я вполне отдаю себе отчет, как и почему это произошло. Повторилась та самая история, что описана Гольдони в «Трактирщице». Мне льстило робкое восхищение пятилетней девочки. Но я не заметил, как ее восхищение стало мне необходимым. И как только пятилетняя кокетка это уловила, она лишила меня его.
Сперва я этого не заметил. Затем стал добиваться. Так или иначе, через полгода Муся была забыта, и мною безраздельно владела Таня.
Сомнительно, чтобы пятилетняя Мирандолина действовала в соответствии с тактикой своей итальянской предшественницы. Тем более поразительна сила инстинкта, которая проявляет себя в столь раннем возрасте.
Но с Таней я уже мог стремиться к взаимности без риска попасть в смешное положение. Тут я уже имел преимущество и твердо решил его использовать.
В те годы мне открылась истина, что сердце женщины проще всего покорять поступками не столько мудрыми, сколько мужественными. Уже тогда я заметил, что женское воображение сильнее всего поражают действия пусть бессмысленные, зато отважные. Особенно, если они посвящены им. Поэтому во время одной из наших встреч я показал Тане горсть бус, украшавших до того рождественскую елку, и заявил, что способен их проглотить, если она того желает.
Стоит ли говорить, что она оценила величину этого подвига. Разумеется, ей захотелось увидеть его исполнение. Кроме того, ее тщеславию льстило, что подвиг будет посвящен ей. Но одновременно чисто женская трезвость подсказывала, что этот подвиг может окончиться трагически. И хотя она готова была закрыть глаза на последствия, но не хотела отвечать за результат. А потому высказала свое желание не в прямом виде, а сделала нечто большее. Она выразила сомнение, что я способен совершить подобное.
Коварная действовала наверняка. Не успела она промяукать свои сомнения, как я уже стал заглатывать бусы с прожорливостью удава. Их было штук семь или восемь, и последняя, самая крупная, прошла с трудом. Проглотив ее, я рассмеялся несколько напряженно, а затем ушел, предчувствуя, что мне лучше побыть одному. Но уходя, заметил, что уношу с собой сердце Тани. К ней вернулось восхищение мною, и теперь это уже было прочно.
Должен сказать, что мой подвиг окончился для меня благополучно. Бусы были сделаны из желатина и, очевидно, растворились в моем желудке без вреда для здоровья. Но эти подробности нисколько не умаляют значения подвига, ибо с таким же азартом я проглотил бы тогда бусы хоть из мрамора.
Итак, я завоевал привязанность и доверие ко мне Тани. Но далее злоупотребил своей властью, за что и был наказан.
Уже упомянутый Витька из старшей группы, снизойдя как-то до игры со мной, взял молоток и сказал, что его голова железная и свободно выдержит удар молотком изо всей силы. Разумеется, я выразил сомнение. Тогда он предложил — на спор. Я согласился, и он протянул мне молоток.
Витька подставил голову, я размахнулся и... Но нет, конечно, не ударил, так как понимал, что это может окончиться печально. Я понимал, что Витька хоть и рискованно, но шутит, и не мог себя заставить ударом наказать его за провокацию. А, в результате, я проиграл, на что он и рассчитывал.
Попавшись сам, я решил отыграться на ком-нибудь другом. И, естественно, выбрал Таню. Увы, я не учел существующую к тому времени свою власть над умом и сердцем девочки. А потому, дав ей молоток и подставив голову, заранее улыбнулся, предвкушая легкую победу. ...Когда я пришел в себя, то с трудом разглядел Таню.
Она стояла с опущенным молотком и остолбенев смотрела на мою перекошенную физиономию. Очевидно, только кривая улыбка на моем лице удерживала ее от того, чтобы не разразиться оглушительным плачем.
Однако в голове у меня продолжало гудеть, и все вокруг плыло перед глазами. Наконец, наладив полуоткрытым ртом дыхание, я нашел в себе силы прошептать: «Как видишь... все в порядке...» После чего пошатываясь направился к дому.
Ужас, охвативший маму при взгляде на чудовищную шишку, молниеносно выскочившую на моей голове, имел столь же гомерические размеры.
Одновременно ругая и целуя меня, мама тут же приложила к шишке мокрый ледяной компресс, обливая слезами оставшиеся сухие места. При этом мама попыталась выяснить, как все-таки травма возникла. Но тут я стоял насмерть. И это, едва ли, не огорчало маму даже больше, чем травма. Ибо шишка — явление преходящее, а упорство могло означать черту характера, губительную для моего будущего.
С тех пор я избегаю шутить с женщинами. Нет, у них есть, конечно, чувство юмора, но оно несколько иное, чем у мужчин.
