Понедельник, 6 июля.
Чтоб совсем не забывать журнала, выбираю вечернее время после трудов, при закате солнца, когда ветер стихнул и, след<овательно>, нужно гулять. При всем малом количестве внешних и внутренних событий, поневоле пропускаешь многое, не имея времени. Если со временем я удостоюсь того, что мою жизнь опишут, немного найдут материала в этих заметках. Еще вчера, едучи вечером к Обольяниновым (у которых сад напомнил мне дачу и Каменный Остров), я соображал кое-что о самом себе и пришел к тому заключению, что каковы должны быть свиньи все люди -- если я, с моими пороками и слабостями, считаюсь хорошим человеком? Потом я спросил сам себя: почему же я не хороший человек? -- и не мог дать ясного ответа.
Такая же запутанность видна и в теперешней моей жизни. Что я, работаю или ленюсь, иду вперед или даром трачу время? Если я ленюсь, то куда же идут семь часов или около того, посвящаемые мной на письмо и чтение; если я тружусь, то почему же лучшие мои планы остаются без исполнения? Почему я не тягощусь работой, а между тем сплю после обеда постыдным образом, то есть, наевшись, падаю на диван, как в обморок, и засыпаю? Но эта смесь труда и лености имеет много приятного, не говоря о пользе. В деревне отрадно то, что, ложась спать, знаешь, что следующий день пройдет тихо, без хлопот и беды. В постоянной городской жизни я бы изныл от радостей, сомнения, ожидания, а иногда и неприятностей.
Сегодни впрочем я был испуган на одно мгновение дымом от какого-то горевшего лесу, который, с переменившимся ветром, застлал всю окрестность. Я думал, что горит дом или деревня. Сельский пожар не то, что петербургский.
"Roderick Random" Смоллетта очень меня тешит. Я иногда бросаю книгу и хохочу, как дурак. Эти бордельные сцены, обливание из урыльников -- необыкновенно живописны. Боулинг и Морган прекрасно очертаны. Жаль, что слишком много бедствий, да и сам Рендом немного каналья. Меня поразили остатки варварских нравов в описании походов и флотских сцен. То, что при Смоллетте было истиной, ныне едва ли может произойти в Камчатке.
T'is well to dissemble our love,
But why kick me down stairs? {*}71
{* Мы скрываем нашу любовь,
Но зачем же пинать меня вниз по ступенькам? (англ.).}
Вот польза изучения чужих литератур: иногда там неожиданно подцепишь такой божественный оборот речи, за которым сто лет пробился б напрасно.
Вторник, 7 июля.
Сегодняшний труд шел вяло, больше занимался мышлением, как говорит один лентяй. Ни капли дождя, по сторонам горят леса, и повсюду висят облака дыма. Сад уже украшен белыми и красными розами, георгинами и так далее, так что неизвестно, какие цветы будут цвести к осени. Из Петербурга ни письма, но я очень покоен, тем более, что в прежнее время имел привычку беспокоиться при подобных случаях. Вчера вечер проведен был, как почти всегда, в компании доброй нашей соседки -- мисс Мери и маленького серого кота, который, как орган: стоит его только тронуть, и он начинает to purr {мурлыкать (англ.).}, как живописно выражаются англичане. Перед беседой ходил по саду с час, пытаясь сочинить нечто вроде элегии, но при всех усилиях совладал только с четырьмя стихами:
Еще одна и тяжкая утрата!
Еще боец из наших взят рядов,
И грустно мы стоим над прахом брата,
Товарища блистательных годов,
Над другом дней, то светлых, то ненастных
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Затем есть отрывочки, изображающие характеристику усопшего, его страсть к веселью и юношеским пирам, его коварное оставление всех друзей во время скуки и его понимание веселой бедности. Потом должно идти приглашение сомкнуться и идти вперед бодро и спокойно.
Как лучший воин в тягостную сечу
Без ропота, с холодностью идет!
Нет, sacrebleue! {черт возьми! (франц.).} если я и не одолею стиха, то зато бой будет выдержан, и я могу утешать себя тем, что я не поэт. Зовут пить чай к Вревской, у которой Томсон. А я думал обдумать простенькую повесть о Нардзане. Неужели же этот лунный свет и гроты и m-me Julie, и горная дорога, и снеговые горы, и ночь в парке, и нардзан, и Лермонтов, и балы на утесе, и вся эта обстановка моя два года тому назад -- не сложатся, наконец, во что-нибудь стройное?
Однако хороши должны быть в целом мои деревенские заметки, только и говорится, что о литерат<урных> делах. Оно, впрочем, лучше, ибо чуть заведешь речь о чужих характерах и своих психологических тонкостях -- времени не хватит.
Речь идет об элегии памяти товарища, офицера Финляндского полка П. П. Ждановича. В архиве Д. (ЦГАЛИ) сохранился полный текст элегии, законченной Д. 1 сентября 1853 г. (опубликован: С, 1855, No 5, без подписи):
7 апреля 1853 г.
Еще одна и тяжкая утрата!
Еще боец из наших взят рядов!
И молча мы стоим над прахом брата,
Товарища блистательных годов.
Чего ж молчать? пусть с плачем пред гробницей
Стеснится круг сомкнувшихся друзей,
Пусть с плачем в ней хоронит он частицу
Невозвратимой юности своей!
Ужели нам стыдиться слез напрасных
И бурю чувств в груди своей скрывать?
Над другом дней,-- то светлых, то ненастных
Давайте все -- как женщины, рыдать!
Сто раз счастлив, кто рано взят могилой,
Кто вовремя простился с жизнью сей,
Не переживши молодости силы,
Не растерявши пламенных друзей!
Как нищете веселой и беспечной,
Как шуткам он и смеху цену знал!
Как смело он -- унынья недруг вечный
Самих друзей средь горя покидал!
Но в час тоски, в виду годины смутной,
Как грудью сам встречать умел беду
И наслаждаться роскошью минутной,
И с жизнию всю жизнь прожить в ладу!
Он счастлив был,-- и с песнью погребальной
Сольется ж пусть другой, отрадный стих:
Не будет знать он старости печальной,
Не станет он терять друзей своих!
И пусть года промчатся за годами,
Пусть жизни цвет берут от нас с собой:
Друг лучших дней навеки перед нами,
Как юноша, счастливый и живой!
Бросайтесь же последним целованьем
В последний раз любимца целовать,
Друзья, друзья! с надгробным нам рыданьем
Не в первый раз ряды свои смыкать!
Сомкнёмтесь же и двинемся навстречу
Всему, что жизнь готовит нам вперед:
Как лучший воин в гибельную сечу