На другое утро я встал позже всех. Мои спутники были уже на ногах. Я поспешно оделся и вышел на свежий воздух. Сквозь туман чуть-чуть виднелись скалистые сопки и деревья на другом берегу реки. Можно было опять ожидать дождя. Но вот взошло солнце. Туман пришёл в движение; большие клубы его, серые, как грязная вата, потянулись к востоку, цепляясь за прибрежные кусты. Кое-где появились просветы.
Около лодок возились орочи. Они осматривали их, что-то заколачивали и приготовляли новые шесты. Часам к восьми утра погода разгулялась. Тогда мы спустили лодки на воду и поплыли вверх по реке Копи, которая имеет здесь в ширину от 50 до 60 метров, быстроту течения 6 километров в час и глубину до 2 метров по фарватеру. В истоках она слагается из двух речек одинаковой величины. По правой, Чжоодэ, будет перевал на реку Даагды (приток Самарги), а по левой -- в верхний Анюй, впадающий в Амур ниже города Хабаровска. Близ слияния обеих упомянутых речек находится скала Кангэй, о которой говорилось выше, затем справа одна только небольшая горная речка Талеучи, а слева притоки: Булунге, Дю и Иггу. По последней нам надлежало идти к Сихотэ-Алиню.
В долине реки Копи основную массу лесной растительности составляет всё та же лиственница с подлесьем из багульника. Кое-где одиночными экземплярами встречается маньчжурский ясень (Fraximus mandshurica Rupr.) с светло-серою корою, покрытою правильными продольными трещинками. Он растёт по урёмам в сообществе с бальзамическим тополем (Populus Maximoviczii Sarg.), из которого туземцы долбят свои лодки. Здесь также, по словам туземцев, изредка встречается кедр (Pinus koraiensis Sieb, et Zuc.) -- большое стройное дерево с ветвями, поднимающимися кверху и как бы срезанными на одной высоте, вследствие чего вершина его кажется тупою. Всё это были представители маньчжурской флоры, проникшие сюда с юга вдоль берега моря и с запада через Сихотэ-Алинь.
Река Иггу впадает в Копи недалеко от Иоли. К полудню мы дошли до её устья и здесь сделали большой привал. Орочи принялись варить чай, а Савушка пошёл ловить рыбу. Он вырубил длинное удилище и прикрепил к нему тонкую лесу, к концу которой привязал самодельный рыболовный крючок, искусно обделанный шерстью и грубым кабаньим волосом в виде мухи с раскрытыми крыльями. Для охоты он избрал такое место, где вода подмывала скалистый берег, пенилась и бурлила. Сущность ловли заключалась в следующем: с помощью длинного удилища мушка забрасывается на воду; сдерживаемая лесой, она всплывает на поверхность; рыба принимает её за действительное насекомое, хватает ртом и попадает на крючок. Через минуту старик выбросил на камни хариуса (Thymallus grubei Dybovski) с оранжево-малиновыми плавниками и с серебристой чешуёй, по которой параллельными рядами расположены красивые фиолетовые пятнышки. Савушка взмахнул удочкой другой раз. Не успела ещё мушка коснуться поверхности реки, как из воды стремительно выскочила вторая рыба и повисла на крючке, за ней последовала третья, четвёртая -- и так сорок шесть штук.
Последний хариус был несколько больших размеров, с вздутым животом, без грудных и брюшных плавников. Когда я взял его в руки, он издал какой-то звук, похожий на скрипенье. Уродливая рыба сильнее других билась на берегу. Она широко раскрывала жабры и хватала ртом воздух. Савушка наклонился, чтобы поближе рассмотреть странного хариуса, но он вдруг подпрыгнул так высоко, что задел его хвостом по лицу. Это рассердило старика. Он отшвырнул рыбу ногой и, ворча что-то себе под нос, отошёл к воде и снова принялся за ловлю; но рыба больше не клевала, словно кто прогнал её отсюда. Савушка поставил неудачу дальнейшего лова в связь с уродливым хариусом и считал его всему виновником. Когда потрошили рыб, в желудке голобрюхого хариуса оказались две ящерицы: одна -- целая, недавно проглоченная, другая частично переваренная.
Свободное копирование
