Две ночи - 2

В ином роде трагический эпизод второй ночи. Это было лет через шесть – семь и уже не в Ленинграде, а в Томской психиатрической больнице. Вместе с моим ассистентом – областным психиатром – я вылетел на самолёте: необходимо было проверить постановку работы в этой большой психиатрической больнице. До места мы добрались к вечеру и немедленно приступили к работе. Мы обошли большую часть отделения, а три из них, за поздним временем, – мужское (беспокойное), судебно-психиатрическое и для эпилептиков – оставили на утро. Ночевать нас устроили тут же в больнице, в кабинете главного врача.
Во втором часу мы были удивлены необычным для психиатрической больницы оживлением: в коридоре слышались голоса, непрерывное хлопанье дверей. Вскоре по телефону нас пригласили на экстренное совещание; тогда стала понятной причина шума.
В одном из отделений больницы, специально предназначенном для эпилептиков, было их собрано до 70 человек. Эпилепсия – очень серьёзное заболевание, но проявления его могут быть различными. Иногда болезнь сказывается только в нескольких судорожных припадках за всю жизнь и не оставляет никаких изменений в психической деятельности человека. Но нередко эпилепсия приводит к своеобразному изменению всей личности больных: их умственный кругозор резко сужается, они становятся чрезвычайно мелочными, эгоцентричными, сосредоточенными на своём «я», на своих маленьких личных интересах. В защите этих интересов больные проявляют исключительную настойчивость, упорство. Внешне они бывают приветливы, участливы, даже приторно ласковы. Но за этим внешним фасадом у многих скрывается исключительная вспыльчивость, а часто и злобность, жестокость, злопамятность. Один старый психиатр сказал, что у эпилептика бог на языке, молитвенник в кармане и камень за пазухой. Болезнь эта может тяжело сказываться на интеллекте: нарушаются память, соображение и иногда развивается глубокое слабоумие. В психиатрическую больницу поступают обычно только те больные, у которых эпилепсия протекает особенно тяжело.
Вот такие больные и были собраны в одном отделении, да ещё в количестве 70 человек. Они, узнав, что приехала какая-то комиссия, сильно взволновались, многие вспомнили старые обиды.
Началось всё дело с пустяков. Кого-то из больных вернули с концерта, происходившего в больнице в тот вечер. Вернулся он в отделение уже обиженный и злой. Возле умывальника поссорился с другим больным из-за зубной щётки, подрался с ним. В драку вступили другие больные. В результате разыгралось целое побоище.
Подробностей в тот момент мы не знали. Было лишь известно, что в отделении имеются не только раненые, но и убитые. Но самое страшное заключалось в том, что больные завладели ключами, находившимися у санитаров. Получив свободный выход из отделения, эпилептики решили освобождать больных из других отделений, в том числе из судебно-психиатрического, а в нём на испытании находились лица, совершившие различные преступления. В случае их освобождения можно было ждать самого худшего, вплоть до резни в больнице.
Во главе больницы стояла только что назначенная молодая женщина-врач, которая растерялась перед сложным положением. Были мобилизованы все мужчины, проживавшие на территории больницы, были направлены подкрепления на все наиболее угрожаемые посты. Но больные тем временем выставляли свои посты и по телефону стали требовать к себе бывшего главного врача, который случайно в ту ночь оказался в больнице.
Со стороны д-ра К. это был смелый поступок, почти безрассудный, но он решил отправиться в отделение вдвоём с другим работником больницы. В бесплодных разговорах с больными провёл он там почти два часа. Эпилептики размахивали над его головой выломанными дубовыми ножками от столов и предъявляли самые различные претензии. У них не было каких-либо общих требований; больные не были объединены какими-нибудь общими целями. Массовая вспышка возбуждения не носила характера организованного мятежа. Больные сами не знали, чего хотят; но всё недовольство, все подавленные обиды, наконец, протест людей, запертых насильно, – всё нашло исход в этом диком, нелепом «восстании».
Рискованные переговоры д-ра К. Имели один, несомненно, положительный результат: они давали время для принятия необходимых мер. У дверей, ведущих из эпилептического отделения, были сооружены баррикады из перевёрнутых кроватей, был подведён на всякий случай пожарный шланг. По телефону из города, километров за восемь, был вызван конвойный взвод. Помощь извне, однако, не понадобилась. Остро вспыхнувшее возбуждение стало стихать: часть больных, более разумных, стала осознавать случившееся.
А случилось действительно многое. Один санитар и трое больных были убиты, ещё один санитар был тяжело ранен; несколько человек больных имели лёгкие ранения. Отделение и примыкавший к нему зубоврачебный кабинет были разгромлены… У санитара, остававшегося в отделении, были отобраны ключи, а сам он сидел запертый в ванной комнате.
Больные пошли на первую уступку: они согласились впустить санитаров, чтобы вынести тела убитых. Выглядели трупы ужасно, так как оружием были дубовые ножки от столов. После уборки трупов была достигнута следующая уступка: больные согласились впустить в отделение новую смену дежурных санитаров, по выбору самих эпилептиков. Был достигнут и третий результат переговоров: продолжение их было перенесено в кабинет главного врача, вне отделения. Сюда явились вожаки «бунта», всего пять человек.
Я присутствовал при этих переговорах; отдельные фигуры и сейчас стоят в моей памяти.
Люди, страдающие эпилепсией, часто отличаются атлетическим телосложением. Особенно запомнился мне один эпилептик: коренастый, с бессмысленным тупым и зверским выражением лица, в рубахе, залитой чужой кровью…
Более чем получасовые разговоры ни к чему не привели: один заявлял, что его понапрасну держат в больнице, другой был обижен тем, что его не осмотрел вовремя врач, третьему не нравилось питание в больнице…
Дальнейшие действия со стороны медицинского персонала были далеки от гуманных требований, которые считаются обязательными при обращении с душевнобольными. Эпилептикам было обещано удовлетворение их претензий, но по выходе из кабинета они по одному были схвачены санитарами, которые ожидали за дверями, и были крепко связаны. Затем таким же образом были извлечены по одному человеку из отделения наиболее опасные из остававшихся там больных.
Тем временем в больницу прибыли представители прокурорского надзора. Для предупреждения новых событий и для окончательного успокоения в больнице был один путь: немедленно изъять из стен больницы тех эпилептиков, которые наиболее активно участвовали в убийствах. Но тут встало новое препятствие формального порядка. До перевода в другие психиатрические больницы этих опасных больных нужно было где-то изолировать. Таким местом изоляции могла служить только тюрьма, а поместить в тюрьму заведомо душевнобольных прокурор не имел права.
Для меня и для моего ассистента оставался один выход. Мы оба были работниками судебно-психиатрической экспертизы. Мы дали заключение по поводу пяти человек, наиболее нуждавшихся в удалении из больницы. Мы указали, что заболевание не лишает их возможности нести ответственность за совершённые ими действия. Наше заключение было опровергнуто вторичной экспертизой, которая состоялась через некоторое время и была проведена комиссией из других лиц. Но цель была достигнута: зачинщиков увезли. В больнице наступила тишина, насколько может быть тишина в психиатрической больнице. Это была действительно страшная ночь, запомнившаяся, вероятно, не мне одному.
Не нужно думать, что подобные происшествия часто имеют место в жизни психиатра. Я остановился на наиболее ярких и необычных событиях из моего врачебного опыта. Насколько мне известно, бунт больных в Томской психиатрической больнице является вообще исключительным событием в истории психиатрии.
Деятельность психиатрического персонала бывает связана с рядом опасностей, которых не знают работники других медицинских специальностей. Наши больные поступают в больницы часто против собственного желания. Нередко они относятся к нам враждебно, со злобой. Больные бывают возбуждены, у некоторых бывает помрачено сознание, третьи бредовым образом оценивают окружающую их обстановку. Не один психиатр погиб от руки своих бредовых пациентов, которые расправлялись с мнимыми врагами.
Но самыми опасными остаются всё-таки эпилептики. В больнице была допущена ошибка с организационной точки зрения. Нельзя было в одном отделении сосредоточивать такое количество эпилептиков. Не по диагнозу, не по названию болезни приходится распределять больных, но в зависимости от их состояния. Поэтому, чем больше больница, чем лучше она организована, тем большим количеством отделений обычно она располагает. И всё-таки лучшие наши больницы продолжают быть очень несовершенными.
«Как ни грандиозен прогресс с давних времён по наши дни в обхождении с душевнобольными, однако есть нечто, как мне кажется, остающееся желать». Эти слова принадлежат И.П. Павлову. Он указывает на практикующееся до сих пор содержание больных сознательных вместе с невменяемыми, так как и крики, и различные сцены, и прямые нападения – всё это ложится грузом на слабые корковые клетки. Он говорит о тех ударах по слабым клеткам, которые создаются нарушением человеческих прав больного, когда его лишают свободы и обращаются с ним как с невменяемым. И.П. Павлов говорил о необходимости перевода душевнобольных на положение больных, страдающих телесными болезнями, при которых «не истязают так непосредственно чувство человеческого достоинства». И.П. Павлов предъявил психиатрам требования, обоснованные с физиологической точки зрения. Много лишних страданий для больных, много затруднений и даже опасностей для персонала будет устранено, когда названные требования будут осуществлены.