Я очень любил старшую из сестёр, Лёлю. И это вот тоже трудно описать, у нас вовсе не было прочных отношений кузины и кузена. Но во всех ситуациях, а таких было много, где родственная приязнь противостояла нормам поведения советского человека, Лёля оказывалась на высоте. Я имею в виду, что она предпочитала родственную приязнь.
Только два эпизода запомнились мне из области моих отношений с Тамарой. Похоже, что в моём рассказе их легко будет объединить. Я, уже давно освободившийся из лагеря (кстати, как это замечательно говорится: «освободившийся». Тебя посадили, а ты захотел и освободился), заехал в Москву, где мне нельзя было находиться дольше какого-то, вроде 48-часоваго срока. Участковый милиционер Геворкян, кому моя законопослушная мама сообщила о моём приезде, сказал, что через двое суток мне надо уехать, а у меня так не получалось. Пользуюсь случаем, чтобы сказать, что этот Геворкян был очень порядочным человеком и мог закрыть глаза на ещё более свирепые нарушения закона. Мне предложили ехать к Тамаре, и она отказалась меня принять хотя бы на одну ночь. Возможно, в её биографии было что-то, научившее её серьёзно относиться к проискам врагов народа. Я от неё поехал к своему другу Саше Волынскому, извинился за позднее появление, и Саша сказал: «живи у меня, сколько хочешь». Я у него пробыл три дня; это был какой-то «правительственный» (в прошлом), а значит, особо надзираемый дом, и благополучно отбыл туда, где мне полагалось находиться, в город Тарту.
Прошло много времени, я был уже вполне респектабельный, до поры до времени, гражданин, доцент и кандидат наук. В маминой квартире, куда я заехал не помню почему, я увидел Тамару. Шел разговор о том и о сём, и ни с того ни с сего Тамара стала говорить, что везде, в частности, в том учреждении, где она работает, засилье евреев. Я сказал, что я так не считаю, она чего-то на это сказала, и через какое-то время, продолжая не соглашаться с Тамариными тезисами о врожденной зловредности всех евреев, я спросил ее: а помнишь? вот как было дело (а к тому времени я уже был реабилитированный и всякое такое, и под иным углом рассматривались различные поступки прошлого): ты меня, двоюродного брата, которому негде было ночевать (я уже малость выпил к этому моменту), к себе не пустила, а еврей Сашка Волынский сказал: живи у меня, сколько хочешь. Реакцией Тамары были остолбенение и истерика; результирующий вывод был, что вот де чего евреи вытворяют.
Я совсем мало чего могу вспомнить про дядю Жоржика (Георгия). Он жил около Сочи, был женат, имел свой дом (очень трудно растолковать, что значит юридически «иметь свой дом» в СССР), и как-то раз, когда меня черт носил по черноморским пляжам, это году в 1957-1958, я у него провел ночь. Хотя у него был дом, но ночевал – спал ночью – я в его машине «Победа». У него была машина.
