Сначала школа №37, куда я поступила в 1951-ом году, была десятилеткой, но позже её сделали восьмилеткой, и среднее образование я уже получила в школе №27.
Школа... Золотые денечки. До чего же мне интересно жилось в школьные годы! Как много тогда заложилось для дальнейшей жизни. Как много прошло передо мною учителей. Некоторых я запомнила на всю жизнь, других - только в лицо, многих помню по имени-отчеству, иных по фамилиям, (если они необычные), а некоторых - только по прозвищам. Интересно, что прозвища в школе дают или нелюбимым, или любимым учителям. К кому школьники равнодушны - прозвища не дают. И еще не дают прозвища тем, кто находится на высшей ступеньке уважения, к таким учителям прозвища не пристают - не приживаются.
Одной из таких учительниц в 37-ой школе была "русачка" Нина Александровна Парфенова. Она приехала в поселок вместе с мужем, тоже учителем - по биологии - Георгием Александровичем (невысокий, рыжий с проседью, вечно лохматый, некрасивый, с вислым носом, маленькими глазками в рыжих поросячьих ресницах), очень добродушным дядькой. Его я недолюбливала, но чисто из эстетических чувств - уж больно он был некрасив. Как-то на уроке разыграла его. Он объясняет урок, я же открыла крышку парты, сунула туда руки, голову наклонила и стала делать вид, что у меня там, в парте, зеркальце - корчила рожи и прочее. Он терпел-терпел, потом говорит: "Нина, дай мне зеркало". Я руки из-под парты вытягиваю и показываю - пустые. Он, было, смешался, а потом говорит: "Я вам рассказывал про дыхание и попросил у Нины зеркало, чтобы вы убедились, что при дыхании выделяется пар". "Ну-ну!" - подумала я тогда, радуясь своей шутке.
Детей у этой семейной пары не было. Видно, было судьбой не суждено их иметь. Когда они в шестидесятых годах взяли себе на воспитание мальчика, то случилась страшная беда. Как-то Г.А. ехал с этим мальчиком на мотоцикле, и на повороте в них врезалась машина. Мальчик вылетел из люльки и разбился...
Эти люди как раз соответствовали образу учителей, о которых я читала в книгах: достоинство, всегда ровный голос, внимание к нам, школьникам, интерес к предмету, который они и нам стремились передать - всё это ощущалось на интуитивном уровне, не формулируясь, конечно, вот в таких словах, что я пишу, но вызывая в нас огромное уважение и симпатию к этим людям. А в Нину Александровну я просто влюбилась. Худая, в очках, всегда строго одетая, с резким голосом, она по приезду возглавила нашу школу. Придя в первых числах сентября в наш пятый класс, она первым делом провела диктант, чтобы оценить, кто на что горазд. Обычно нас предупреждали – к диктанту следовало готовиться, а тут – на тебе. В первый раз видим учителя, чуть ли не первый урок – и диктант. Но так она с нами «знакомилась».
С каким юмором она вела у нас уроки литературы, какие черточки находила в произведениях, чтобы заинтересовать нас, побудить прочитать его не только в отрывке, но полностью. И у нее же я получила свою первую двойку.
Дело было так. Н.А. однажды заболела. Мы в классе сидим после перемены, ждем ее прихода, а вместо нее в класс заходит завуч и объявляет: "Литературы не будет, учительница больна". Мы - в экстазе: "Ура!!" - "К следующему уроку выучите крыловскую басню "Волк и Ягненок". Естественно, эти слова потонули в ошалелых криках. В дневник запись внесена не была, а дома задание и не вспомнилось. На следующий урок я явилась как ни в чем не бывало. Н.А. раскрыла журнал: "Так, вам была задана басня". Я помертвела. Открываю дрожащими руками хрестоматию - я ведь ни разу за эти годы не приходила в школу с невыученным уроком. Начинаю читать басню. Н.А. поднимает одного, другого, третьего - никто басню не учил. Она, уже отчаявшись: "Герман Нина, к доске!" Я выхожу и начинаю первую строку, вторую, ну, что запомнила. С третьей строки сбиваюсь, а как доковыляла с великим трудом до волчьего недовольства: "Как смеешь ты, подлец, нечистым рылом..." - класс грохнул хохотом: еще бы, такое развлечение - Герман урока не выучила. Н.А. и мне за компанию поставила пару. В каких слезах я приплелась к Маме на работу: "Мама! Я двойку по литературе получила". Видя такое всамделишное горе, Мама меня успокоила: "Ну и что? Подумаешь, делов-то! Ты же забыла, а не поленилась. Выучишь и исправишь!" - сняла она грех с моей души.
Изучаем в 8-ом классе "Евгения Онегина". Н.А.: "У кого какие вопросы по тексту?" Я поднимаю руку: "А как понимать - "в деревне счастлив и рогат"? Н.А. тупит взор долу, но усмехается и разъясняет: "Это значит, что ему жена не верна и наставляет рога, т.е. имеет любовника". У меня желание провалиться сквозь пол, класс, довольный, хихикает.
Когда училась в 37-ой школе, физику у нас вел Яков Георгиевич Кикоть – чернявый и шустрый, очень похожий на французского актёра Жерара Филиппа. Один из любимейших учителей. Демократ! И рискованный… Однажды у нас на уроке была какая-то комиссия, может – из гороно. То ли он не очень подготовился к очередному уроку (хотя навряд ли - такой стаж!), то ли что-то перепутал, но он стал снова рассказывать тему предыдущего урока, по которой мы должны были приготовиться дома. Многие в классе «уловили» это и переглядывались меж собой, но учителя не «выдали». Урок прошел на «пять» - вопросы мы задавали со знанием дела. В школе про Кикотя ходили рассказы. Например, был случай в другом классе – проходили тему, связанную с объемом воды. Ну, Архимед и всё такое. Выходит ученик к доске и начинает: «Если опустить …» и оговорка: вместо «в воду» он выпаливает: «человека в человека…». Кикоть усмехается: «Мал ещё!» Народ - в восторге.
Еще нам повезло с первым учителем по английскому, кажется, его звали Владимир Викторович Зырянов. Его метод ведения урока был так эффективен, что даже отпетые троечники в знании уроков по английскому могли потягаться с хорошистами и отличниками класса. Он стремительно с журналом под мышкой влетал в класс, с порога выпаливая: "Пять кусочков мела!" А мелки уже лежали в желобке доски. Каждый урок начинался с соревнований. От каждого ряда вызывалось по два ученика (представители своей половинки ряда), им вручались листочки бумаги с написанными русскими или английскими словами из уже пройденных тем, и эта пятерка должна была, переводя слова, как можно быстрее написать их на доске и, таким образом, защитить честь своего ряда. На выполнение задания отводилось 10 минут. По их истечении все останавливались, и представитель шестого ряда, не писавший слов, искал ошибки еще пять минут. Таким образом, опрашивалось сразу 6 человек. А потом уже работал весь класс - доискивал ошибки. Надо ли говорить, как переживал каждый ряд за своего представителя. Подсказки исключались - все ревностно за этим следили... А для закрепления знаний В.В. рассказывал нам всякие истории якобы из его жизни. (Мы знали, что во время войны он был в армии переводчиком). Например, чтобы мы правильно писали одну из заглавных букв английского алфавита, он рассказал, что одного иностранного разведчика разоблачили только потому, что он эту букву писал на свой английский манер. От В.В. пошло мое увлечение английским. Потом было еще много учителей по английскому, более или менее увлеченных своим делом, но таких уроков, как у В.В., больше уже не было.
Наш физрук Вимфрам (больше нигде и никогда я такого имени не слышала и даже не уверена, что правильно его написала) Фролович Репринцев. Сколько он возился с нами, с нашей осанкой... В раннем детстве у меня признавали порок сердца. Я быстро уставала при беге, кололо в боку. Диагноз был поставлен при рентгенографии. Мама, помню, очень плакала, узнав это. И я долго, до самой операции на ноге, ходила с этим диагнозом. А перед операцией выяснилось, что никакого порока у меня и нет. Но тогда в младших классах от уроков физкультуры меня освобождали. Тем не менее, я ходила на эти уроки, и спортзал, благодаря физруку, у нас был любимым местом. Там мы ошивались и после уроков, когда не хотелось покидать дружный кружок своих людей, в который превращался класс или часть класса, собравшаяся у Вимфрам Фроловича. Физрук пытался разработать и для меня комплекс упражнений, чтобы их можно было выполнять на одной ноге или с протезом. "Смотри, Нина, - говорил он мне, - стоишь около стены, чтобы не упасть, и делаешь вот так. Это укрепляет мышцы спины...". Но я отказывалась: на глазах класса демонстрировать свою "физическую несостоятельность"!..
(С Репринцевым связано одно событие, ставшее легендой школы. На одном из новогодних школьных вечеров вспыхнула от бенгальского огня одежда на девочке-снежинке, и физрук, оказавшийся раньше всех около нее, голыми руками выломал металлический замок из металлического же бачка для питьевой воды, стоящего в школьном коридоре, и окатил полыхающую водой из бачка. "Я потом приноравливался к этому бачку - откуда у меня сил столько взялось выворотить такой замочище?!" - позже сам удивлялся он. (Хотя, как выяснилось – нельзя этого было делать, следует набросить на горящего что-то плотное, тогда исключаются паровые ожоги).
Исторички Екатерина Михайловна (маленькая аккуратненькая блондинка лет 30-ти, с указочкой почти с нее самое ростом) и Гузь (кажется, Надежда, не помню, мы её звали «Гузыня») – широколицая, высока, плоскокостная, с пронзительным голосом. "Германия 16-го века!" - патетически провозглашала она. Я вздрагивала - это же тема прошлого урока, мы только что по ней рассчитались. "О!" - вырывается у меня протестующе. Гузь косит глазом: "Вот сказала и смотрю. Одна Герман внимательно слушает, остальные валяют дурака". Приятно, конечно, что выделили, но и не надо мне этого: и так я у класса - притча во языцех.
А была еще одна завуч. Долго она не продержалась, может, сама ушла, может, уволили. Вела у нас географию. Ну, змея змеёй: высокая, тонкая, блестящие волосы - черные, туго стянутые в шишку на затылке, черный лаковый пояс, обтягивающее черно-красное вязаное платье. Ярко-пунцовые, маленькие и пухлые губы вечно брезгливо свернуты на сторону. Кличку ей дали «Лакировка». Как же она нас ненавидела и презирала!
Был еще один физик, кажется, Ли была его фамилия. То ли кореец, то ли – китаец… Садист настоящий. Вызовет к доске Толика Лунева (мальчишка заикается - сил нет, аж отворачивается от класса, чтобы свой тик скрыть), и начинает противным голосом - "Что отворачиваешься? Урок не знаешь?" И бил линейкой по рукам. И музыкальный учитель тоже бил смычком по пальцам и головам тех, кто не попадал в тон.
Химичка Мария Степановна. Добрейшая душа. Маленькая, черненькая, как цыганка, с сипловатым голосом, с химией на голове: волосики - юбочкой. Верхняя губа когда-то прооперированная, со шрамом, от чего губы кажутся плоскими. Все про свой Мелитополь рассказывала. Очень меня любила. И свой предмет обожала. Занималась с нами по химии перед экзаменами, у остальных – консультации, она же дополнительные уроки делала – очень ревниво в предмету и нашим отметкам относилась. Единственная, наверное, из учителей, кто мне советовал, куда направить стопы: конечно, в химию. А я химию не любила; только что-то бурно-реакционное, когда что-то возгоралось или оседало хлопьями - вот тогда мне урок нравился.
