1876 - 42

    Среда, 17 мая. У меня накопилось много чего сказать, еще со вчерашнего дня, но все стушевывается перед сегодняшним вечером.

    Он опять заговорил со мной о своей любви; я уверяла его, что это бесполезно, потому что мои родители все равно бы никогда не согласились.

 – Они в своем роде правы,- говорил он мечтательно,- я не способен никому дать счастья. Я сказал это матери, я говорил с ней о вас, я сказал: «Она такая религиозная и добрая, а я ни во что не верю, я совершенно негодный человек». Подумайте сами: я пробыл семнадцать дней в монастыре, я молился, размышлял, и – не верю в Бога, и религия для меня не существует; я ни во что не верю.

    Я посмотрела на него испуганными, широко раскрытыми глазами.

 – Нужно верить,- говорю я, взяв его руку,- надо исправиться, надо быть добрым.

 – Это невозможно, никто не может меня любить таким, каков я есть, не правда ли?

 – Гм… гм…

 – Я очень несчастлив. Вы никогда не составите себе понятия о моем положении. Кажется, что я добр со своими, но это только кажется, я их всех ненавижу – отца, братьев, даже мать; я очень несчастлив. А спросят меня, почему? Я не знаю!.. О, эти священники!- воскликнул он, сжимая кулаки и зубы и поднимая к небу лицо, искаженное ненавистью.- Эти попы! О, если бы вы только знали, что это! Он едва пришел в себя.

 – И однако я люблю вас и вас одну. Когда я с вами, я счастлив.

 – А доказательство?

 – Приказывайте.

 – Приезжайте в Ниццу.

 – Вы выводите меня из себя, говоря это. Вы знаете, что я не могу.

 – Почему?

 – Потому что мой отец не хочет мне давать денег, потому что мой отец не хочет, чтоб я ехал в Ниццу.

 – Я понимаю, но если вы ему скажете, зачем вы туда едете?

 – Он не захочет. Я говорил матери, она мне не верит. Они все так привыкли к моему дурному поведению, что больше не верят мне.

 – Надо исправиться, надо приехать в Ниццу.

 – Да ведь вы говорите, что мне будет отказано.

 – Я не сказала, что будет отказано мною.

 – Это было бы слишком,- сказал он, близко глядя на меня,- это было бы… как сон.

 – Но хороший сон, не правда ли?

 – О, да!

 – Так вы спросите у вашего отца?

 – Конечно, да, но он не хочет, чтобы я женился. Нет, для этого надо заставить говорить духовника.

 – Ну что ж, заставьте его говорить.

 – Боже мой! И это вы говорите?

 – Да, вы понимаете, что я не держусь особенно за вас, но я просто хочу дать удовлетворение своей оскорбленной гордости.

 – Я несчастный, проклятый человек в этом мире! Бесполезно, да и невозможно передать все эти сотни фраз. Скажу только, что он повторял сто раз, что любит меня

– таким нежным голосом и с такими умоляющими глазами, что я сама приблизилась к нему, и мы говорили как добрые друзья о множестве различных вещей. Я уверяла его, что существует Бог на небе и счастье на земле. Я хотела, чтобы он поверил в Бога, чтобы он увидел его моими глазами и молился ему моим голосом…

 – Ну, так и кончено,- говорю я, отодвигаясь,- прощайте!

 – Я вас люблю.

 – Я вам верю,- говорю я, сжимая обе его руки,- и мне вас жаль!

 – Вы никогда не полюбите меня?

 – Когда вы будете свободны.

 – Когда я умру.

 – Я не могу теперь, потому что я вас жалею и презираю. Вам скажут, чтобы вы не любили меня, и вы послушаетесь.

 – Может быть!

 – Это ужасно!

 – Я вас люблю,- говорил он в сотый раз. Он заплакал и вышел. Я приблизилась к столу, где сидела тетя, и сказала ей по-русски, что монах наговорил мне комплиментов, о которых я расскажу завтра. Он еще раз возвратился, и я простилась с ним.

 – Нет, нет, не прощайтесь.

 – Да, да, да. Прощайте. Я любила вас до этого разговора. [Приписка 1881. Я никогда не любила его; все это было только действие романтически-настроенного воображения, ищущего романа.]

 – Но…- начал он.

 – Прощайте.

 – Так вы больше не поедете верхом в Тиволи завтра?

 – Нет.

 – И вы отказываетесь не из-за усталости?

 – Нет! Усталость только предлог, я больше не хочу вас видеть.

 – Но нет! Это невозможно,- говорил А., держа мои руки.

 – До свиданья!

 – Вы сказали мне, чтобы я переговорил с отцом и приехал в Ниццу? – говорит А. на лестнице перед уходом.

 – Да.

 – Я это сделаю, клянусь вам. И он ушел.

    Три дня тому назад у меня явилась новая идея – что я скоро умру: я кашляю… Третьего дня я сидела в зале, было уже два часа утра; тетя торопила меня идти спать, а я не двигалась, говоря, что это доказательство тому, что я скоро умру.

 – Что ж,- говорит тетя,- при таких условиях я не сомневаюсь, что ты умрешь.

 – И тем лучше для вас: будет меньше расходов, не надо будет столько платить Лаферрьер!

    И в сильном припадке кашля я откинулась на диван, к великому испугу тети, которая выбежала из комнаты, делая вид, что сердится.