Четверг, 27 апреля. Господи! Ты был так добр ко мне до сих пор, помоги мне теперь, сжалься надо мной! И Бог помог мне. На вокзале я расхаживаю вдоль и поперек – с Пьет-
– Я вас люблю!- воскликнул он,- и я вечно буду любить вас, может быть, на горе себе.
– И вы видите, что я уезжаю, и вам это все равно.
– О, не говорите этого! Вы не можете говорить этого, вы не знаете, что я выстрадал! И я ведь знал все время, где вы и что вы делаете… С той минуты, как я вас увидел, я совершенно изменился: посмотрите хорошенько. Но вы вечно третируете меня! Ну, если я и делал глупости в своей жизни,- кто же их не делал,- этого еще не достаточно, чтобы считать меня каким-то негодяем, каким-то взбалмошным повесой. Для вас я все сделал; для вас я примирился с семьей.
– Ну, это не для меня! Я совершенно не понимаю, при чем я в этом примирении.
– Ах! Ну да потому, что я серьезно думал о вас.
– Как?
– Вы вечно хотите, чтобы вам выкладывали все в подробностях, математически, а есть известные вещи, которые должны подразумеваться, не становясь от этого менее очевидными! И вы просто смеетесь надо мной.
– Это неправда.
– Вы меня не любите?
– Да, и послушайте вот что. Я не имею привычки повторять два раза. Я хочу, чтоб мне верили сейчас же. Я еще никогда никому не говорила того, что сказала вам. Я очень оскорблена, потому что мои слова, вместо того, чтобы быть принятыми, как милость, приняты чрезвычайно легкомысленно и подвергаются каким-то толкованиям. И вы смеете сомневаться в том, что я говорю! Право, вы Бог знает до чего доведете меня.
Он сконфузился и извинился, мы больше почти не говорили.
– Вы мне напишете? – спросил он.
– Нет, этого я не могу, но я позволяю вам написать мне.
– А-а! Прекрасная любовь, нечего сказать!- воскликнул он.
– Послушайте,- сказала я серьезно,- не просите слишком многого. Это ведь очень большое снисхождение, если молодая девушка позволяет написать себе. Если вы этого не знали, то примите к сведению. Но сейчас мы должны садиться в вагон, не будем тратить время на пустые споры. Вы мне напишите?
– Да. И что бы вы ни говорили, я чувствую, что люблю вас, как никогда никого больше не буду любить. Вы любите меня?
Я сделала утвердительный знак головой.
– Вы всегда будете любить меня? Тот же знак.
– Ну, до свидания же,- сказала я.
– До каких пор?
– До будущего года.
– Нет!
– Ну, прощайте же!
И не подавая ему руки, я вскочила в вагон, где уже были все наши
– Вы не пожали мне руку,- сказал А., подходя. Я протянула ему руку.
– Я вас люблю,- сказал он, очень бледный.
– До свидания,- говорю я тихонько.
– Думайте иногда обо мне,- сказал он, бледнея еще больше,- а я только о вас и буду думать!
– Да… До свидания!
Поезд тронулся, и в течение нескольких мгновений я еще могла его видеть; он глядел на меня с таким умиленным видом, что мог показаться спокойным; потом он сделал несколько шагов к двери, но так как я была еще видна, он снова остановился, как вкопанный, потом надвинул шляпу на самые глаза, сделал еще шаг вперед; потом мы были уже слишком далеко, чтобы видеть.
Я была бы в отчаянии, покидая Рим, к которому я так привыкла, если бы около четырех часов, при виде новолуния, мне не блеснула одна идея.
– Видишь ты этот месяц? – спросила я у Дины.
– Да,- ответила она.
– Ну, так этот серп будет прекраснейшей луной через одиннадцать-двенадцать дней.
– Конечно.
– Видела ты Колизей при свете луны?
– Да.
– А я не видела.
– Знаю.
– Но ты, может быть, не знаешь, что я хочу его видеть.
– Возможно.
– Да. Отсюда следует, что через десять или двенадцать дней я снова буду в Риме, столько же для бегов, сколько для Колизея.
– О!
– Да. Я поеду с тетей. И это будет славно; без тебя, без мамы, а с тетей! Мы будем преспокойно прогуливаться, и я буду очень веселиться.
– Хорошо,- говорит мама,- так это и будет, я тебе обещаю!
И она поцеловала меня в обе щеки.
Свободное копирование
