Но в Наробразе нам отвечали:
-- Кто вы такие, чтобы оспаривать авторитетное решение? Какое такое у вас образование?
А образование-то у нас и правда -- незаконченное, уже говорила, что нас сняли со второго курса по путевке комсомола, бросили на борьбу с беспризорностью, а значит, эту борьбу надо было вести до конца. И мы не сдавались, настаивали, хоть и не было у нас законченного образования.
Мы спорили: "Ваши ученые для них чужие. У них недоверие к незнакомым взрослым, понимаете? Жизнь у них была собачья, понимаете вы это? Боятся они, не сразу идут на контакт. Да еще и разыграть новых людей они тоже не прочь".
На наше счастье, вскоре объявили, что педология --лженаука. Спустя два года случайно в парикмахерской я встретила "своего" педолога, представителя "лженауки". Мы узнали друг друга -- и снова заспорили.
Она: И все-таки это наука!
Я: Что за наука -- объявлять нормальных детей су-масшедшими?
Она: Вы неправильно рассуждаете.
Я: Нет, мы были правы, иначе почему же вам дали по шапке?
Конечно, ответы наши были грубоваты, но не надо забывать, что лет нам было всего по семнадцать, а задору и горячности - хоть отбавляй. Ну, а стиль полемики тех лет, как известно, не был куртуазным. По возрасту мы ведь недалеко ушли от своих воспитанников; правда, это не мешало нам, а даже сближало.
Весенние побеги
Как же мы с Андреем боялись весны! Это лучшее время года, воспетое всеми поэтами мира, приводило нас в ужас и уныние. Потому что весной наши дети убегали от нас! Перезимуют в тепле и в сытости, а весной - привычка к прежней, пусть убогой, свободе брала свое. Они забивались под лавки, в ящики для собак (были тогда такие в вагонах). Милиция знала, где искать бе:призорников, специально осматривала их излюбленные места в вагонах, но во время проверок ребята выставляли свои наблюдательные посты, постовые давали им сигналы об опасности и – ребята пересаживались на другой поезд или прятались временно на крышах вагонов (это порой приводило к трагедиям, они падали, не успевая вовремя заметить туннель, или, заметив, соскакивали с крыш на ходу, разбивались!
Было еще одно страшное -- это когда исчезали ребята, за которыми приходили взрослые мошенники, под чьей властью наши дети оказались еще до того, как попали к нам. Над ними сохраняла свою власть шайка, "пахан", который грозился убить, если мальчишка не вернется в преступный мир (и тем более, если он расскажет кому-либо об их существовании). И хотя многим не хотелось бы из нашего детское дома снова уходить в бездомье, их крепко держали бывшие хозяева, угрожая жизни за "неявку". Летом ведь преступная жизнь и у взрослых преступников активизировалась. А дом наш был просто дом, без забора и без охраны, поэтому проникнуть туда посланцам "воровских малин" было очень просто.
А часть детей убегала от нас в теплые края. Сказывалась привычка. Там грелись на солнце, вели "свободную" жизнь. Пропитание добывали на рынке у зазевавшихся торговок. Так мы стали недосчитываться многих ребят. Кого-то возвращали, вылавливали -- ведь на каждой железнодорожной станции были наряды милиции. Все это было очень непросто. Задержать беспризорного ребенка, вырвать его из уличной среды -- всего лишь полдела. Как отогреть его, как заставить поверить в то, что он нужен, что настоящая жизнь -- другая, чем та, к которой он привык и которую он наблюдал из трущоб?
Поиски были небезопасны
Поиски и борьба за ребят были небезопасны. Сопротивление оказывали не только взрослые "покровители", но и сами дети. Ведь многие из них уже побывали в преступных шайках, приняли на вооружение навыки и приемы того мира, а теперь отбивались от попытки приобщить их к нормальной жизни, которая, увы, успела стать для них чужой. Порою они не верили, что есть жизнь справедливая и честная, верили только в ту, близлежащую, в которой царили несправедливость, насилие и право сильного.
Сначала пойманных (но зачастую с большим трудом!) убежавших детей определяли в детские приемники. Там, в течение двух месяцев, они получали забытые ими навыки домашней жизни -- теплое помещение, еду, скромную, но добротную одежду, книги, кроме того, с ними занимались педагоги, устраивались самодеятельные концерты, и, конечно же, детей приучали к посильной трудовой деятельности -- не к раскрашиванию картинок (хотя и это тоже -- для малышей), не к аппликации, не к вышиванию салфеток, а к действительно полезной для дома работе -- пилить и колоть дрова, носить воду, чинить обувь, одежду и др. Привычки к бродяжничеству давали себя знать. Но ребят снова и снова разыскивали, стараясь создать беглецам такие условия, чтобы побег стал в конце концов невозможен.
А в это время на улицах Москвы и других городов постоянно проводились облавы -- пойманных беспризорников снова и снова отправляли в детские приемники и в детские дома. Привыкая, может быть, не сразу, к дому, к заботе, к детскому коллективу, к учебе и к чувству защищенности, дети наши стали реже убегать, круг беглецов постепенно сужался. Все больше рос их интерес к спорту, чтению, художественной самодеятельности, к нашему детдому.
Летняя эпопея. Моя борьба за авторитет
Как-то само собой пришло решение поехать с детьми постарше в летний лагерь. Младших ребят мы взять не решились, потому что условия жизни на этом отдыхе были уж очень суровые: несколько палаток, котел, старые матрасы и одеяла, оловянные миски, ложки. Из продовольствия -- крупа, картофель, вобла, селедка, хлеб, растительное масло -- строго по норме. Да еще дали нам лошадь и подводу в придачу. К спартанскому нашему пайку мы должны были сами добавить ягод, грибов, орехов -- словом, организовать себе "подножный корм", а заодно и лошадь было необходимо подкормить. Старая верная Милка преданно служила детскому дому, но еды ей доставалось немного, как и всем в то трудное время.
Когда наши мечты о детском летнем лагере стали обретать реальные контуры, параллельно пришла и другая мысль: вот там-то, на природе, где все и всё на виду, как раз и проявятся отчетливее ребячьи характеры, и будет яснее нам с Андреем, кого пришла пора рекомендовать в комсомол (мы ведь считали, что комсомол - это панацея). Наше лесное житье с ребятами, такое открытое, доверчивое, семейное, вправду многое определило. Мы все сроднились друг с другом, почувствовали себя единой семьей.
Все было в нашей летней эпопее. Проявлялись разные ребячьи черты,-- и врожденные, и благоприобретенные, не всегда лучшего сорта. Но мы любили своих детей не слепо, а любовью-пониманием. Потом, когда уже вернулись, принесли с собой в детский дом нашу особую, лесную атмосферу. Она постепенно захватила всех, стала главной, решающей в нашем детдоме.
