Автобиография советского человека (9)
Завершение службы в Германии
В середине лета мне довелось участвовать в подготовке знаменитой Потсдамской конференции «Великих держав». С офицерами безопасности союзников и сотрудниками «СМЕРШ», которые разрабатывали мере обеспечения безопасности высоких делегаций, я работал переводчиком. После конференции, во время которой Трумэн попытался шантажировать Сталина атомной бомбой, началось нарастающее охлаждение отношений с союзниками. Мои визиты в штаб американского берлинского гарнизона сначала стали реже, а затем вообще прекратились. Резко ужесточился «казарменный» режим. Покидать расположение теперь можно было только получив разрешение начальства. Главной работой стали письменные переводы из трофейных архивов германского МИДа и Министерств обороны. Особенно срочным был приказ на перевод толстого английского фолианта «Эклипс» (Затмение). Это был английский план сдерживания СССР. Кто раздобыл этот совершенно секретный английский документ мы так и не узнали. Работали над ним мы с Кирсановым даже ночами, по очереди прикорнув на пару часов на широкой тахте, стоявшей в нашей рабочей комнате.
Пару раз меня с офицерами нашего управления посылали на выезд на трассу, соединявшую западные секторы Берлина с западными зонами оккупации, Мы пытались выяснить, куда и зачем англичане и американцы вели колонны немецких военнопленных из концлагерей под Берлином в свои зоны оккупации. Особенно подозрительно это выглядело на фоне расшифровки «Эклипса». Но, на мои вопросы ни солдаты, ни офицеры, конвоировавшие пленных, не только не отвечали, но даже не поворачивали головы. И пришлось оставить бесплодные попытки.
Наступила пасмурная осень. В один из таких пасмурных дней меня еще раз вызвали в жуковский периметр, в «СМЕРШ». На пропускном пункте меня встретил офицер НКВД и проводил в кабинет генерал-полковника НКВД Ивана Серова. В кабинете сидел моложавый человек в сером штатском костюме с золотой звездочкой в лацкане. Любезно предложив мне сесть, он пояснил мне причину вызова:
- В районе периметра патруль задержал группу солдат во главе с офицером в английской военной форме. Офицер утверждает, что они из английского берлинского гарнизона. Но у нас возникли сомнения. Поговорите с ними. Может быть, сможете определить настоящие ли они англичане? Проводите лейтенанта – бросил Серов сопровождавшему меня «энкаведешнику».
Войдя в комнату, где сидели задержанные, я обратился к их старшему – капитану – с просьбой объяснить мне поподробнее, как они оказались в нашей зоне. Если бы эти солдаты, или кто там они были, назвались американцами, моя задача была бы невыполнимой. Но, «Королевский английский», на котором говорили образованные офицеры и просторечие, на котором изъяснялись солдаты, я, за целый месяц пребывания в английской зоне оккупации этим летом, научился различать безошибочно. Капитан утверждал, что они заблудились. Говорил он на безупречном английском, но слишком гладко и без характерных интонаций «Кингс инглиш». Все же я не был уверен и мучительно думал, как бы убедиться наверняка, что он просто европеец, хорошо владеющий английским. И тут я вспомнил рассказы Тархова о том, что многие английские географические названия пишутся совсем иначе, чем произносятся англичанами. Мы даже играли в такие названия. Я читал названия, обозначенные латинским шрифтом на карте, а Тархов произносил их по-английски.
Я попросил капитана показать на карте маршрут их движения. В какой-то момент, я, как бы по ошибке, показал на город Брауншвейг (другого, необходимого мне для поверки географического названия, близко к их пути не было) и спросил, были ли они там?
- In Braunschwaig? Why? – удивился капитан. Он совсем не по нашему маршруту? -
Это был прокол! Сказать: «Брауншвайг» с легким грассированием на «р» и двумя ударениями на «ра» и «айг» мог только немец. Англичанин сказал бы «Бранзуик». Об этом я и доложил Серову. И «смершевцы» приступили к своему любимому занятию – допросу с пристрастием.
Наступила зима. Снега и морозов, правда, не было, но все же в моем коттедже без отопления стало холодно. Кафельную печь топить было нечем: ни угля, ни дров мне не выдали. На маленькой барахолке, которую окрестные жители устроили недалеко от нашего КПП, на продукты из УДП (Усиленного дополнительного пайка, или как его называли офицеры: «умрешь днем позже)», который нам выдавали в дополнение к питанию в офицерской столовой, я выменял невиданную электрическую грелку с тремя уровнями мощности. Ею я согревал постель перед тем, как забраться под одеяло. Спал я в тепле. Но вставать утром и бежать умываться приходилось стуча зубами.
Этой зимой Николаю, наконец, удалось добиться согласия Сони выйти за него замуж. Он демобилизовался, и они уехали в Москву. Стало совсем скучно. Для развлечения я выменял на барахолке небольшой радиоприемник, который скрашивал мои вечера.
Так прошла зима. В марте в моем коттедже стало жить несколько комфортнее. 5 марта меня назначили ответственным дежурным по Управлению. В будние дни такой чести я не удостаивался. А выходные обычно проходили спокойно. В Управлении никого не было. Телефоны молчали. И надо же было Черчиллю именно в этот день произнести свою знаменитую речь в курортном городке Фультон, которая положила начало «холодной войне». Обстановка к этому времени действительно была на грани кризиса. Сталин успешно расширял коммунистическое влияние в Европе. Штаб Эйзенхауэра готовил план войны против СССР (план «Totality»), Трумэн в ответ на сталинскую внешнюю политику грозил использовать против СССР атомную бомбу… В этой обстановке речь Черчилля была в СССР воспринята как прямая угроза. «Черчилль бряцает оружием» написала «Правда. Сталин сравнил Черчилля с Гитлером.
Все это 5 марта и обрушилось на мою бедную голову в виде ворвавшихся в мой кабинет дежурного по Управлению двух, видимо больших начальников в штатском, которые, очевидно, получив информацию о речи, потребовали:
- Где у вас тут «ВЧ»! Немедленно свяжите нас с Москвой!!!
Я не только не знал «где у нас ВЧ», но и понятия не имел вообще, что это такое. И сказал, что у меня «в.ч.» нет. Возмущению моих гостей не было предела. Облив меня презрением, они умчались искать «ВЧ» в другое место. Очевидно, они же и подняли тревогу, ожидая, что вслед за речью Черчилля (который, кстати, в то время был частным лицом), на нас двинутся полчища бывших немецких военнопленных, вооруженных и поддерживаемых войсками бывших союзников.
Кабинеты нашего Управления стали быстро наполняться. Меня немедленно отстранили от ответственной должности дежурного, которую занял офицер, знавший, что такое и где находится «ВЧ». Но третья мировая на этот раз не началась, хотя отношения с союзниками были окончательно испорчены. Постепенно, с течением времени, наша жизнь вернулась к обычной рутине. Но границы между оккупационными зонами и берлинскими секторами были «закрыты на замок».
В начале апреля меня отправили на очередное задание, которое, неожиданно, оказалось последним. Меня подбросили в штаб 16-ой воздушной армии, стоявшей под Берлином. Оттуда мне предстояло лететь на один из удаленных от Берлина аэродромов, на который наши истребители принудили к посадке какой-то новый американский двухместный военный самолет. Из штаба армии меня отвезли на аэродром, где меня ждал «У-2». Днем в апреле было уже довольно тепло, и к летчикам я приехал в одной гимнастерке. Около самолета, однако, сопровождавший меня майор спохватился, что так лететь в открытой кабине «У-2» нельзя, и отдал мне свою шинель и шлемофон.
- На обратном пути вернешь шинель и шлемофон и получишь свою фуражку.
С тем мы и взлетели. Действительно, во время полета дул пронизывающий ледяной ветер. Без майорской шинели и шлемофона было бы весьма туго. По пути моему пилоту потребовалось совершить промежуточную посадку для дозаправки. Пока он договаривался об этом на «чужом» аэродроме, я сидел в самолете. Беседа затягивалась и переходила на повышенные тона. Я вылез, подошел к спорящим, и спросил в чем проблема. При этом я совершенно забыл, что на мне шинель с погонами майора. Увидев меня, пререкавшийся с пилотом техник—лейтенант, взял под козырек:
- Извините, товарищ майор. Сейчас все сделаем! – и, развернувшись на каблуках, побежал к ангару. Вероятно, увидев столь молодого летчика уже майором, он решил, что везут какого-то выдающегося воздушного асса.
Буквально через пять минут подкатил бензозаправщик, и мы продолжили полет.
В полку, на аэродром которого посадили американцев, «особист» провел меня в комнату, где содержали летчиков. Естественно, они утверждали, что залетели в нашу зону по ошибке, случайно, сбившись с маршрута. На том допрос и закончился. Но меня попросили задержаться на пару дней, пока наши специалисты «не оближут» американский новый самолет. Эти дни я провел с двумя симпатичными молодыми американскими летчиками. Мы разговаривали на всевозможные темы. Американцы, казалось, не только не переживали по поводу своего задержания, но относились к нему как к забавному приключению. Через три дня мы с ними разлетелись в разные стороны.
Продолжение следует
