В городе с полночи становились очереди за хлебом – злые, крикливые, уже ничего не боящиеся. Но и к ним как-то начинали привыкать.
Не было мяса, круп, масла, сахара, дров, керосина. Ничего не было! У министра Шаховского корреспонденты спросили: как же быть? Сахара нет, а народ привык пить чай вприкуску…
Министр не растерялся. "Можно завязывать ложечку сахарного песку в тряпочку и присасывать ее…" – ответил он. Но и к глупости министров привыкли. Министерское: "Сосите тряпочку" – показалось даже смешным. Милым!
А в общем – я ведь могу говорить только о своем тогдашнем ощущении – все было так, как если бы на тебя каждый день с утра наваливали все новые и новые пласты земли. Точно хоронили тебя заживо – все темнее, все невозможнее дышать, все бездыханнее, как в страшном сне…
И вот Павел Милюков уже спрашивает с думской кафедры то самое знаменитое: "Глупость или измена?" И вот уже утром 18 декабря все бегут и едут на Малую Невку к Петровскому мосту и видят там черную полынью, и снег вокруг нее, истоптанный сотнями сапог. И узнается, что туда убийцы (герои?) бросили, как приконченного бешеного пса, крестьянина Тобольской губернии Григория Иванова Новых.
И вот уже ползут слухи: царица, "государыня", – немка проклятая! – перевезла тело этого бешеного мужика в Царское Село и похоронила в царском саду, бегает, стерва, со своими псицами – с Анной Вырубовой, с Пистолькорщихой, с другими – выть по ночам над иродской этой могилой… Вот тебе "и вензель твой, царица наша, и твой священный до-ло-ман!" [[1]]. Что же это такое, господа офицеры?
Вспомнил сейчас, и – дрожь по спине. Ну, времечко было!.. А ведь, конечно, жили рядом со мною, с нами впередсмотрящие, которые знали, что приближается, откуда оно идет, к чему приведет… Ну, пусть не в подробностях, пусть – в общем, но знали, где выход из пещеры, где стена породы тоньше, куда надо бить кайлом. И били.
Свободное копирование
