Освобождение - 13

[1]  Я возобновил знакомства с бывшими партизанами и познакомил с ними Сергея Балуева, переехавшего из Киева в Москву — он ведь заочно числился в нашем отряде. Был у Лены Потаниной, теперь Дудоровой. Она жила с мужем, маленькой дочкой и матерью все в том же доме на Донской улице. Муж ее, немногословный юрист, прочитав мое очередное заявление о пересмотре дела, коротко сказал: «Я бы реабилитировал». Побывал я и у нашего командира Владимира Константиновича. Вспомнили, как в 1949 году к ним приходила Еленка рассказать о моем аресте и как Александра Поликарповна — жена Владимира Константиновича — угощала ее в утешение пирогами.

           Лену постигло тяжелое горе — скончался муж, и она долго была вдовой. Но много лет спустя вышла замуж за Костю — командира нашей маленькой группы, радисткой которой она была.

           Партизаны сумели выхлопотать мне медаль «За боевые заслуги» (вместо партизанской. С развенчанием Сталина ее перестали выпускать, тле. на медали выбит его профиль). В обосновании награждения легла бумага, написанная Владимиром Константиновичем с героическим описанием моей деятельности в тылу врага. На замечание, что это не совсем так, Владимир Константинович ответил: «Ничего, так надо. Я знаю, что делаю». Позже так же была выхлопотана медаль «За победу над Германией» Сергею Балуеву.

           В 1977 году скончался наш командир. Хоронил его весь завод «Манометр», где он работал начальником цеха. На похоронах Костя свел меня с седовласым, солидным мужчиной, лицо которого, побитое оспой, показалось мне знакомым. Это был Сибиряк, тот самый командир небольшой группы, которая одно время находилась вместе с отрядом Орлова в Августовской пуще. В те времена Сибиряк производил впечатление полублатного, а теперь это была, как говорится, «шишка» — член коллегии какого-то управления при СМ РСФСР — Геннадий Иванович Желваков. На поминках в клубе завода он сел радом со мной и расспрашивал, как я жил. Я показал справку о реабилитации. Геннадий внимательно ее читал и вернул со словами: «Да, тебе досталось». Как мне потом сказал Костя, Геннадий по судьбе был моим антиподом — ведал чуть ли не всеми лагерями в Якутии и только в последние годы перебрался в Москву. Любопытно, что Владимир Константинович никогда о Желвакове не вспоминал и, естественно, не встречался. Причин такой отчужденности было, по-видимому, несколько, а одна из них — работа Геннадия в тех же органах. Но вот уже несколько лет нет в живых и Геннадия...

           Приятной и радостной была встреча для меня с однокурсниками. Одними из первых были Симон Шноль и его жена Муся Кондрашева — оба биохимики. О многом разговаривали, вспоминали. Среди прочего, Симон рассказал мне и о Николае Ерофееве. После моего исчезновения в 1949 году довольно скоро стало ясно, что это — осведомитель. Он приходил без приглашения на вечеринки в узкой компании, всегда присаживался к какой-нибудь группе послушать, о чем говорят. Слушая Симона, я вспомнил рассказ брата Сергея, как в августе 1949 года, когда я поехал к Еленке под Рыбинск, на Трубниковский пришел молодой блондин с пышной шевелюрой и настойчиво выпытывал у Сергея, где я нахожусь. Выпытывал под явно вымышленным предлогом: «Ему надо ехать в экспедицию, его надо найти, где он?» Судя по описанию брата, это был ни кто иной, как Николай Ерофеев, который никакого отношения к экспедиции не имел. Так вот откуда стало известно, где меня можно найти, чтобы арестовать! Но это еще не все о Ерофееве. Летом 1955 года я ехал на троллейбусе мимо Ленинской библиотеки. Народу было немного, несколько человек стояло в проходе. И вдруг на остановке вошел Николай. Он встал недалеко от меня и, казалось, меня не заметил, тле. все время смотрел в окно. Если 6 не рассказ Симона, появление Николая в троллейбусе не показалось бы мне подозрительным. Я отвернулся и скоро вышел. История на этом не кончилось.

           В 1976 году наш курс собирался на двадцатипятилетие выпуска. Симон с большим трудом уговорил меня пойти. Откровенно говоря, мне не хотелось встречаться, видеть сильно постаревших, а когда-то таких свежих и привлекательных девиц. В них, как в зеркале, виделось и то, каким я сам стал. О Николае я совсем забыл. Но тут он появился, протянул руку: «Здорово, Андрей». — «Не узнаю». — «Как не узнаешь? Я Ерофеев Николай». — «Нет, не узнаю». — «Вот, не узнаешь. Я тебя как-то в троллейбусе увидал, тоже не узнал меня». — «А, Николай, теперь узнал», — сказал я и пошел в сторону. Когда сели за стол, он примостился напротив, но я переменил место, и, не дождавшись конца вечера, ушел — так тяжела и неприятна была эта встреча, совершенно выбившая меня из колеи. Более всего меня поразило, что он помнил мимолетную «случайную» встречу в троллейбусе. По-видимому, она была заранее спланирована, иначе, увидев меня, он бы первым подошел ко мне, и на ней, вероятно, присутствовал некий третий, наблюдавший со стороны. А Николаю, видно, было поручено начать «пасти» меня. После юбилейного вечера я больше не видел Николая. А недавно узнал, что он скончался.