Ночь - 4

Распутин сломлен

Николай не прерывал отца. Когда тот замолчал, царь встал из-за стола и подошел к отцу. Отец же продолжал сидеть. В этом не было ничего странного. Отец в этом смысле не отличал царя от любого другого человека, и, надо заметить, Николая Александровича и Александру Федоровну это ничуть не задевало.

Николай несколько нетерпеливо сказал:

-- Есть время слушать и время что-то делать. Нам представилась великая возможность спасти империю и доброе имя Романовых. Ты верно служил нам, мы это знаем. Но чего же еще ты от нас хочешь? Стать царем?

Отец застыл. Лицо его побледнело, а пронзительные, гипнотические глаза, казалось, потеряли свою силу. Его дух был сломлен одним вопросом человека, которого он так уважал и любил.

У Евреинова я прочитала такие слова: "Да, то был "царь" -некоронованный, но все же "царь"! -- перед

кем смирялась воля самого "помазанника Божьего"! Негласный "царь", творивший чудеса, исцелявший больных, воскрешавший мертвых, заклинавший туманы, изгонявший "блудного беса", спасавший, наконец, державу Российскую. "Царь не от мира сего".

Выше царя! -- вот истинное положение, какое занимал этот простец в больном воображении своих державных приверженцев.

Но кто же мог претендовать на положение "выше царя"?

Бог, только Бог.

"Григорий, Григорий, ты Христос, ты наш Спаситель", -- говорили своему "лампаднику" цари, целуя его руки и ноги".

Евреинов попался на тот же крючок, что другие, менее умные обличители отца. Желая пригвоздить Распутина, они только называли вещи их именами. Если слово произнести в вульгарной обстановке, оно тоже неизбежно перенимет вульгарность. Но отделите злобу и желчь, и вы увидите, что перед волей царя не от мира сего, то есть человека, одаренного силой большей, чем земная, царь земной (при этом только помазанник Божий) смиряется. Но и это к славе его, а не к унижению.

Зачем бы отцу нужен был царский венец? Он уже обладал венцом большим и осознавал это.

Вопрос же Николая был оскорбителен для отца потому, что свидетельствовал -- самодержец оставался или хотел казаться, по известно чьему наущению, равнодушным к увещеваниям отца. И не только в тот страшный вечер.

Если бы решимость государя исходила из него самого, разве не был бы он спокоен? Но я уже показала, что спокойствия не было и в помине. Он опять поддался манипуляциям своих врагов.