Утром артиллерия провела мощную подготовку. Части на главном направлении перешли в наступление.
С наблюдательного пункта командира корпуса хорошо видна поднявшаяся в атаку пехота. Как и следовало ожидать, ей пришлось наступать без танков. После ливня болотистые места стали вовсе непроходимыми. Большинство боевых машин застряло.
Артиллерия подавить огневую систему противника не смогла. Лишь только она перенесла огонь в глубину, огневые точки ожили и заставили наступающих залечь.
Горский повторил артиллерийский налет, но с тем же результатом. Первый день не дал успеха на главном направлении. Но левофланговая дивизия продвинулась вперед и заняла один населенный пункт под Ардоном. Атаковала второй, да подошли танки противника, и наступление здесь тоже застопорилось.
Горский кипятился, пытался доказывать, что его пушки сделали все возможное, но это никого не могло убедить.
Дня через три в штаб корпуса приехали командующий Северной группой войск генерал-лейтенант Масленников и уполномоченный Государственного комитета обороны Каганович. Они приказали собрать старших командиров штаба для разбора причин неудачи.
Совещанием руководил Каганович. Он сразу же огорошил всех заявлением, что корпус
«опозорил» себя, что цель его приезда — выявить виновников для немедленного доклада Сталину.
— Прошу говорить сжато и по существу, — предупредил уполномоченный.
Первым выступил начальник разведывательного отдела. Каганович так часто прерывал его грубыми и неуместными репликами, что бравый полковник растерялся и скомкал доклад. Такая же участь постигла начальника оперативного отдела. А когда было предложено высказаться начальнику штаба Мельникову и он начал было толково разбирать ход операции, Каганович просто не захотел слушать:
— Ваши рассуждения меня не удовлетворяют, садитесь!
Подошла очередь Перекрестова. Видимо, Каганович еще до совещания основательно потрепал ему нервы. Обычно находчивый, остроумный, на этот раз наш командир ко всеобщему удивлению терялся и путался.
Наблюдая за ходом совещания, за поведением Кагановича, я никак не мог понять, почему этот человек, облеченный высоким доверием партии, так нетактично ведет себя с фронтовиками. Создалось впечатление, что его больше интересует эффект от собственных грубых и плоских острот, чем дело, в котором ему поручено разобраться. После каждой реплики он оглядывал нас, словно говоря: вот, мол, я какой умный, смотрите на меня и чувствуйте всю важность момента!
Окончательно сбитый с толку очередной репликой, Перекрестов так ничего существенного и не сказал. Каганович поднялся и, стуча кулаком по столу, обрушился на него с дикой бранью, назвал основным виновником неудач, а всех офицеров штаба обвинил в трусости.
В течение всего совещания Масленников не проронил ни слова и даже не поднял головы.
Меня Каганович не спрашивал. Я все же посчитал, что совещание в такой форме не вскрыло истинных причин неудачи и попросил слова.
— Мы спешим, — резко ответил Каганович, но Масленников что-то шепнул ему и он разрешил: — Ладно, говорите, только покороче.
Я сказал, что оправдываться мы не вправе, что все несем какую-то долю ответственности за неудачи боя, но зачем же обзывать нас бездельниками и трусами.
Масленников поднял голову и одобрительно посмотрел на меня. Опасаясь реплики, я быстро продолжал:
— Нельзя не считаться и с некоторыми объективными причинами. Штаб корпуса имел недостаточно времени на подготовку, особенно если учесть, что соединения приданы были нам за несколько дней до наступления. Дождь и распутица серьезно вмешались в наши планы, вовсе лишив возможности использовать танки. Они же не позволили артиллерии поддерживать пехоту колесами.
— Все? — нетерпеливо перебил меня Каганович. — Ничего не скажешь, из вас бы хороший адвокат вышел. — И вдруг неожиданно спросил: — А как вы думаете, Мельников соответствует должности начальника штаба?
— Мельников — толковый офицер и хорошо справляется с работой.
— А Перекрестов? — к большому удивлению всех бесцеремонно спросил Каганович.
— Лучшего командира корпуса и не представляю. Полковник Перекрестов с первого дня войны на фронте, он храбрый и опытный начальник. Мы, все его подчиненные, уважаем комкора и считаем для себя честью, служить под его руководством.
— Хорошо, учтем ваше мнение! — с явной иронией ответил Каганович и направился к выходу.
Скоро корпус взял Ардон, и почти без потерь. Пригодились уроки ноябрьского наступления.
Пришли радостные вести об окружении и разгроме 22 дивизий Паулюса. Это еще больше подняло боевой дух советских войск. Резко изменилась в нашу пользу обстановка на всем южном крыле советско-германского фронта.
Но Гитлер с присущим ему фанатизмом продолжал на что-то надеяться и приказал командованию группы армий «А» удержаться на Кавказе. «Берега Терека, — писал он в одном из своих приказов в декабре 1942 года, — изобилующие населенными пунктами, — наиболее благоприятный зимний рубеж, который нужно во что бы то ни стало отстоять для покорения Кавказа весной».
Однако ничто уже не могло остановить победного шествия наших войск. В начале января сорок третьего года 3-й корпус совместно с другими соединениями участвовал в освобождении Моздока и Малгобека. Бригады успешно форсировали реку Терек и начали развивать наступление в направлении Прохладной, когда поступил приказ о передаче нас в состав Черноморской группы войск Закавказского фронта.
Готовилась одна из основных операций против немецко-фашистских войск на Северном Кавказе. Южному и Закавказскому фронтам предстояло встречным ударом на Тихорецкую окружить и затем разгромить группу армий «А».
Свободное копирование
