Несмотря на всю свою приверженность к театральности, Мейерхольд не любил торжественных церемоний, приемов и собраний типа бдений. Заседания и собрания проходили у него в театре делово и быстро, без лишних слов. Он был коммунистом демократического, ленинского стиля. Держался со всеми просто и одинаково. Помню, его очень тяготило, когда приходилось иметь дело с высшим начальством. Он и сам одно время был на руководящей работе — заведовал Театральным отделом Наркомпроса. Но когда я как-то зашел к нему в отдел, я был удивлен простотой обращения, дружеским вниманием и участием, с которыми он встречал всех приходивших к нему. С более высоким начальством он чувствовал себя хорошо только в том случае, если был с ним внутренне на «ты», если это начальство было простым и демократичным. То есть таким же, как и он сам.
Помню, как однажды на один из просмотров приехала группа очень ответственных товарищей. Я видел, как трудно было Всеволоду Эмильевичу с ними разговаривать, беседа никак не клеилась. Мейерхольд вскоре сбежал из комнаты и, обращаясь к встретившимся ему в коридоре актерам, просил: «Пойдите, пойдите! Займите их!»
Довольно сложные отношения были у Мейерхольда с наркомом просвещения А. В. Луначарским. Как известно, Луначарский очень ценил талант Мейерхольда, его революционный творческий порыв, привлек его к работе в Наркомпросе. Однако многие спорные, ошарашивающие выдумки Мейерхольда, абсолютное, несколько крикливое неприятие им академических театров не одобрялись Луначарским, который бережно относился ко всем сокровищам русской культуры, всячески оберегал их и в то же время внимательно взращивал и поощрял все новые и свежие явления в театральной жизни. Такая позиция Луначарского — его увлечения самыми различными направлениями в театральном искусстве — воспринималась Мейерхольдом и всеми нами, его учениками и последователями, не сумевшими тогда верно понять взгляды наркома просвещения, как некоторая «всеядность» нашего наркома.
Мейерхольд и мы, его ученики и последователи, сетовали на то, что Луначарский не всецело с нами, что он поддерживает не только нас. Постановка «Великодушного рогоносца» была очень дорога нашему сердцу. В этом спектакле, по нашему мнению, были наиболее ярко выражены принципы новой актерской школы Мейерхольда. Я уже упоминал о том, как Луначарский в центральной прессе обрушился на этот спектакль. Все мы сочли в то время, что нарком не только был не прав в своей статье-заметке, но и оказался крайне изменчивым, непоследовательным в своих суждениях о Театре Мейерхольда и даже ветреным в своих привязанностях.
В конструкциях «Великодушного рогоносца» были ветряная мельница и вертящиеся колеса. Мельничные крылья и колеса, как известно, вертелись соответственно действию на сцене. Большое красное колесо приходило в движение, когда кипели страсти; черное оттеняло мрачность и безнадежность событий; ветряная мельница — ветреность и легкомысленность в поступках действующих лиц. Диспут о «Рогоносце» проходил на фоне этих конструкций. Приглашенный на диспут А. В. Луначарский не приехал, но при упоминании кем-либо из ораторов имени Луначарского вдруг неожиданно начинали вертеться крылья ветряной мельницы. Сначала присутствовавшие не обратили на это внимания. Но при каждом дальнейшем упоминании имени Луначарского крылья мельницы снова начинали крутиться, и на третий или на четвертый раз публика разразилась смехом, а на пятый — аплодисментами. Вот каким образом Мейерхольд «отомстил» Луначарскому за его заметку. Правда, Мейерхольд говорил, что эта шутка была сделана без его ведома, но, по правде сказать, не думаю, чтобы Мейерхольд оставался в стороне от этой интермедии.
Свободное копирование
