Если я искал хороших садовников в Комитете по делам кинематографии и не находил их, то мне больше повезло в Комитете по делам искусств, куда я в конце концов обратился после трехлетней вынужденной бездеятельности.
— Я обращаюсь к вам, — сказал я одному из руководителей Комитета, — для того, чтобы вы знали, что положение, в котором я оказался, меня никак не устраивает. Наверное, вы думаете, что я сознательно ушел из театра и кино, занимаюсь концертной деятельностью и что меня это положение вполне устраивает. Если это так, то это неверно! Я оказался в таком положении только потому, что в кино мне не дают работы, а с тех пор, как я ушел из Театра Мейерхольда, меня ни в один из театров Москвы, Ленинграда или периферии не приглашают.
Через некоторое время мне сообщили, что есть два театра, куда, по мнению руководителей Комитета, я бы мог поступить. Это Театр имени Евг. Вахтангова и Малый театр.
— Конечно, ближе всего по духу и родственны вам вахтанговцы. Что касается Малого театра, то, нам кажется, что и там вы могли бы попробовать работать, но боимся, что у стариков Малого театра при одной постановке вопроса о вашем поступлении от ужаса вылезут последние волосы.
К сожалению, как впоследствии я узнал, вахтанговцы отклонили возможность моего поступления в их театр, и вопрос о моем использовании снова повис в воздухе. Вскоре художественным руководителем Малого театра был назначен И. Я. Судаков, режиссер Московского Художественного театра. Я не был знаком с Ильей Яковлевичем, но он, как оказалось, знал меня как актера Театра Мейерхольда, как актера Первой студии, Театра имени В. Ф. Комиссаржевской, наконец, слышал меня и на моих концертах. Все это заставило его поверить в мои потенциальные актерские возможности для Малого театра. Придя в Малый театр, ему, по-видимому, хотелось опереться в этом театре и на свежие актерские силы. Подумал он и обо мне, пригласив меня побеседовать с ним и с исполняющим обязанности директора Малого театра З. Г. Дальцевым.
Незадолго до этого В. Э. Мейерхольд снова позвал меня обратно в театр. И я был в раздумье: вернуться в Театр Мейерхольда или идти в Малый? Я побывал у Всеволода Эмильевича и застал его и Зинаиду Николаевну в состоянии депрессии. Положение театра было плохое. Зинаида Николаевна была к тому же больна. Я, как никогда, был охвачен желанием главным образом просто, по-человечески помочь Всеволоду Эмильевичу. Приход мой к нему как бы решал все. Для меня стало ясно, что я вернусь в его театр. Но в то же время я понял, что Мейерхольд ничем не горит и у него нет никаких планов. «Возвращайтесь в театр», — говорил он. Но что я буду делать в театре, для чего вернусь — все это было для меня неясным.
Я вспомнил, как один из актеров театра рассказывал за несколько дней до моей встречи с Всеволодом Эмильевичем о том, как пал Театр Мейерхольда за последние годы. «Напрасно вы расцениваете положение театра, исходя из 1935 года, — говорил он. — Положение ухудшилось. Можно только мечтать о возвращении к состоянию 35‑го года». Вспомнив об этом, я сказал Всеволоду Эмильевичу: «Дело ведь не в том, что вернусь я. Неделю назад ушли Гарин и Мартинсон. Надо, чтобы все вернулись. Надо и вам осознать положение театра. Мы верим вам! Кликните клич! К вам возвратятся и Охлопков, и Бабанова, и я, и Мартинсон, и Гарин, и Царев, и другие. Верните былое внимание театру. Решите, что ставить! Неужели вы, с вашими актерами, не сможете найти пьесы, которые прозвучат. Я убеждаю вас отбросить все обиды, все счеты и открыть двери возрожденного театра. Даже внешняя организационная перестройка и декларация о новых путях вашего {368} театра привлечет к вам пристальное внимание театральной Москвы. Пусть увидят, что все мейерхольдовцы снова мобилизовались во главе с вами».
Мейерхольд понуро слушал меня, а через три дня была напечатана статья П. Керженцева в «Правде», предрешившая закрытие театра. Еще месяц продолжались судороги театра. Я вместе с Яхонтовым и другими друзьями приходил навещать Мейерхольда. Убеждали его выступить по поводу статьи. «Все неверно в этой статье», — говорил он. «Ну, хорошо, — говорили мы, — пусть Керженцев не прав в 90 процентах своей статьи, но вы-то сами, Всеволод Эмильевич, прекрасно знаете, что много было и ошибочного на пути театра. Было много спорных экспериментов, от которых вы теперь отказываетесь на практике, так откажитесь от них и теоретически, признайте хотя бы свои неоспоримые ошибки. Вы не удержали ваших выучеников в театре, исправьте и эту ошибку, попытайтесь собрать их вокруг себя. Объявите об этом во всеуслышание». — «Я ничего не делал неправильного по моей совести художника. То, о чем вы говорите, — это все мелочи. Напишите вы все, что сочтете нужным, от моего имени. Я подпишу. Сам писать не буду». Конечно, никто ничего не написал за Всеволода Эмильевича. Возможно, что он был прав. Как показало дальнейшее, на этом этапе его деятельности вряд ли помогло бы и его выступление. Сам же он не был в состоянии бороться за жизнь своего детища, своего театра.
Очень скоро было объявлено о последних спектаклях Театра имени Мейерхольда. Мне не пришлось делать выбор. Вернуться обратно к Мейерхольду я уже не смог, так как театр был закрыт.
15 января 1938 года я вступил в труппу Малого театра.
Свободное копирование
