Я с увлечением репетировал роль Расплюева и по обыкновению утром перед очередной репетицией занимался новой ролью вслух. Я работал над сценой, когда Кречинский оставляет Расплюева под присмотром слуги Федора в запертой комнате.
«Как?! — кричит Расплюев, “потерявшись”, как сказано в ремарке автора. — Да это стало разбой! Измена! Ай, измена!.. Ах, батюшки-светы. Режут, ох, режут! Караул! Караул… (притихает). Шш, что я? На себя-то? Сейчас налетят орлы (стихает)».
Затем следует:
«А‑а‑а! чертова шайка!.. Так вы меня под обух. Пусти, пусти, говорю, слышишь, говорю, пусти! (Борются молча и пыхтят.)…
Расплюев (тяжко дышит). Ох, ох, ох! оставь, смерть! Смерть моя… Смерть! Оставь… Ах, батюшки… батюшки…»
Я увлеченно работал над этой сценой. С особенной настойчивостью я искал крика Расплюева: «А‑а‑а!» Я хотел в этом стоне дать оттенок несколько демонстративного, показного крика. Звук должен быть несколько пустым и формальным, растянутым. Примерно такая же интонация должна была быть в фразе: «Измена! Ай, измена!!!… Режут, ох, режут!»
И я усиленно кричал, искал эти интонации.
Когда я готовился выйти из дома на репетицию, с рынка возвратилась наша домработница Полина. Я мельком поймал на себе ее взгляд, показавшийся мне несколько странным. Как потом оказалось, ее встретила наша дворничиха, подметавшая лестницы, и сказала ей: «Ваши-то деру‑у‑тся!!» Мы посмеялись с женой над этим случаем. Я привык и хладнокровно относился ко всяким сплетням и слухам, искренне улыбался, когда слушал рассказы о моем обжорстве или жадности, или о том, что меня каждую ночь привозят в стельку пьяного и волокут по лестнице домой. Мои друзья, которые знали, что я не пью, удивлялись тому обстоятельству, как это я, человек непьющий, умею изображать на сцене пьяных. Но вот через месяц-два кто-то из моих друзей сообщил мне, что слышал в одном доме, будто говорили, что меня смертным боем избивает жена. Тут я невольно насторожился. Уж очень неприятно было для моего мужского самолюбия услышать, что меня дома избивают и терроризируют таким жесточайшим образом. Оказалось, что эти разговоры шли из Театра МОСПС. Я сразу проявил шерлок-холмские способности: вспомнил, что в нашем доме живут многие артисты Театра МОСПС, пришли на память испуганные глаза Полины, сообщение дворничихи: «Ваши-то деру‑у‑тся»… Вспомнил слова из роли Расплюева: «А‑а‑а! измена! Ай, измена! Режут, ох, режут! Ох! Оставь! Смерть моя, смерть моя пришла», — и все стало ясно. Отделка роли Расплюева стоила мне моей мужской репутации.
Свободное копирование
