Через два дня в Первой студии снова шел очередной спектакль «Укрощение строптивой». Я не показывался в студию, будучи твердо уверен, что меня уже исключили из состава труппы.
Друзей и товарищей в студии у меня не было, и я совершенно не знал, что там делается. Наступал снова день очередного спектакля. Случайно я встретил на улице одного из молодых актеров студии. Робко спросил, что там со мной сделали, не вывешено ли какого-либо объявления о случившемся?
— Да нет, — ответил мне этот актер, — как будто я не видел ничего.
— Ну а завтра, кто же будет играть Грумио?
— Ну не Чехов же опять с книжкой.
— Значит, по-вашему, мне нужно идти на спектакль?
— По-моему, да. Иначе было бы какое-нибудь объявление.
Мне казалось невероятно трудным делом пойти на спектакль. Когда я приду, меня, пожалуй, не пустят в театр. Скажут, что вы уже не служите. Только что вывесили постановление и пр. и пр. Или будут меня ругать и возмущаться. Я, затаив дыхание, готовый ко всему, вошел в театр, разделся, прошел в свою уборную. Никто мне не сказал ни слова. Как будто бы ничего не произошло. Я сыграл спектакль и пошел домой. «Ну, тем хуже. Это затишье перед грозой. На днях эта гроза разразится, а пока я мучаюсь незнанием». Но вот прошел день, другой, прошла неделя, месяц, никакого объявления, никакого выговора не было вывешено и никто из руководства даже не поговорил со мной о происшедшем. Я был поражен, но это было фактом.
Трудно передать, как я благодарно оценил такое отношение к происшедшему инциденту. Никакой выговор, никакая другая мера воздействия не могли бы произвести такого впечатления, какое произвело молчаливое прощение. С глубоким уважением и признательностью я вспоминаю эту реакцию руководителей Первой студии.
Руководители Первой студии поняли степень моих переживаний и поняли, что я находился в безвыходном положении, в которое они и сами меня поставили, defacto признавая мое совместительство.
Свободное копирование
