В нашей большой квартире в конце 42-го поселили престарелую мать эвакуированной соседки Удли. До войны она с сыном жила где-то под Днепропетровском. Сын погиб на фронте, его жену угнали в плен, а ребёнка, который оставался при бабке, и её саму спрятали немецкие солдаты. И оба уцелели и дождались прихода Красной армии. Старуха хорошо говорила на идиш, но иногда делала странные вещи! Ей, конечно, одной в комнате было нехорошо. Она потеряла слишком многое. И вот она приходила на кухню, где было тепло, потому что у нас уже появился газ, который прежде не горел, и мы все старались её подкормить. Кухня была очень большая в бывшей барской квартире ― по стенам восемь столов на восемь семей. И вдруг ей пришло в ум, что она обязана нашу заботу возместить и помочь нам с пропитанием. Пользуясь нашим отсутствием, она могла опустить в кастрюльку с супом совершенно невероятную вещь. Не то чтобы съедобную или, допустим, нож, или вилку, вообще что-нибудь совершенно дикое! Какую-нибудь металлическую подставку под утюг. И тогда она вам скажет с детской улыбкой, что она тоже кое-что положила. Это было так страшно. Страшно!!! Мы перестали с ней знаться. Вещь вынимали, суп, если можно, варили чуть дольше, а если нельзя, приходилось выбросить. Но ни у кого не повернулся язык её ругать. В конце концов, мы установили дежурство. Если варится суп, кто-то обязательно сидит на кухне и разговаривает со старухой. Она сохранила множество воспоминаний ― и дореволюционные и послереволюционные, могла рассказать массу полезного и о рукоделии, и о садовом мастерстве, и о праздниках любой веры. Она все праздники знала ― православные, иудейские, мусульманские. Там, где она жила, наверное, всякой твари было по паре. Мы увлечённо всё это слушали. И видели её приветливую и заискивающую улыбку, с какой она нам сообщала, мол, «я тоже положила, я положила, спасибо большое, мне неловко, вы меня кормите».
