На Тихом Дону - 8

По обыкновению, сход открылся чтением циркуляров, опубликованных областным и окружным начальством. Чтение это было утомительное, снотворное и казалось бесконечным. Сначала читал гражданский писарь, потом стал читать военный. Было скучно. Большинство выборных разговаривало между собою вполголоса, некоторые дремали.

– Читай ты понятней! повнимательнее! – кричал изредка кто-нибудь для разнообразия небрежно читавшему писарю.

Когда, наконец, был прочитан последний циркуляр, станичный атаман встал и обратился к сходу:

– Теперь выслушайте, господа выборные, приговор м—ского хуторского общества.

– Молчи-и, честная станица! – крикнул оглушительно есаулец.

– «Тысяча восемьсот девяносто такого-то года», – начал с расстановкой атаман чтение приговора.

– Господа выборные, пожалейте! – раздался вдруг голос Савелия Дворянскова, появившегося тотчас же у стола.

– Дворянсков! выйди вон! – строго обратился к нему атаман.

– Как же, ваше благородие? – попробовал возразить Савелий, – сейчас обо мне сужет начнется, а вы приказываете выйтить… Какой же это порядок?

– Пошел вон! – уже грозно крикнул атаман. – Полицейский, выведи его!

Дворянсков исчез за дверью.

– «Казак нашего хутора Савелий Демьянов Дворянсков, – читал атаман своим охрипшим голосом, но довольно громко и явственно, – держит в доме у себя под видом работницы казачку Матрену Верхушкину, с которой он, Дворянсков, проживает двенадцать лет; жену свою Дворянсков удалил от себя, которая в настоящее время проживает у своего отца. Он, Дворянсков, в общежитии неблагонадежен, всю свою жизнь провел в дурном поведении, как-то: постоянно ссорится с своими соседями и конфузит разными неподобными скверными словами, обругивает и насмехается; кроме того, он, Дворянсков, нечестного поведения и вредный обществу, потому что ни в чем не подчиняется и ни в каких платежах и требованиях по общественному управлению не разделывается»…

– Дозвольте узнать, ваше благородие! – вторгнувшись самовольно в майданную, крикнул Дворянсков, – в каких же это я платежах не разделываюсь? Подымные уплатил, земские также, почтарю – также самое… У меня даже фитанции при себе…

– Дворянсков! выйди вон! – строго остановил его атаман.

Полицейский опять надвинулся на Дворянскова, и он должен был оставить комнату заседания. Атаман продолжал читать:

– «Он, Дворянсков, первым долгом уже в юных летах подстрелил старуху нашего хутора из ружья пулей, за что действительно судился окружным судом, почему остался не обвинен, которому в то время было шестнадцать лет; еще Дворянсков болдирован был станичными правителями на шары – в ссылку, в Сибирь на поселение, был лишен права голоса»…

– Старуху эту, господа выборные, я по нечаянности подстрелил, – высовывая голову из-за двери, крикнул Дворянсков, – тому лет близ сорока уже прошло, а они только теперь вспомнили…

– Выйди вон! – послышался опять строгий окрик атамана.

– Да и старуха-то скверная была! – не унимался Дворянсков, – веренической болезнью страдала…

– Пошел вон! Полицейский, удали его!

Снова пришлось исчезнуть Дворянскову, и видно было, как, приложивши ухо к отверстию неплотно притворенной двери, он слушал с крыльца чтение. Атаман продолжал:

– «За расстройство же здоровья фальшивыми болезнями молодых казаков был преследован военным начальством, за что также судился окружным судом, а в настоящее время в виду нашем опять занимается дурными делами, противными обществу: держит у себя в доме разные нахалы дурного поведения женщин, которые соблазняют молодых казаков в покушении на кражу хлеба в своих семействах, неоднократно у Дворянскова видели – к нему приносят мешки с хлебом; во время лета, не в показанные часы, был усмотрен во дворе его огонь, который был разведен казачкой Верхушкиной и был залит казаком Петром Чоховым, и он, Дворянсков, неоднократно уграживал опасностью жизни казаку Петру Чохову»…

– А как Чохов-то меня лопаткой железной по голове вдарил, этого небось не прописали! – крикнул Савелий Дворянсков, приотворив дверь, но тотчас же был вытеснен полицейским.

– Это когда же? – раздался все-таки ему в ответ из майданной голос, принадлежавший, очевидно, не кому иному, как Петру Чохову.

– Когда-а! то-то, ты забывать стал! – не отворяя уже двери, с крыльца громко и злобно возражал Дворянсков.

– М-мол-чи, честная станица! – раздался голос есаульца.

– «И что бы только ни случилось в нашем хуторе покушения на кражу, – читал атаман, – он, Дворянсков, указывает по поводу кражи потерпевшим отыскивать в обратную сторону, чтобы нельзя было отыскать украденное; кроме того, во всех общественных собраниях и частных насмехается и конфузит; неоднократно многим из граждан нашего хутора делал вроде смеху большие под видом побои и грозил опасностью жизни. По внимательному нашему обсуждению, мы, выборные хутора м—ского, единодушно постановили просить подлежащее начальство: казака нашего хутора Савелия Дворянскова командировать в отдаленные станицы за разврат своей законной жизни и для исправления дурного поведения. Настоящий приговор поручаем нашему хуторскому атаману представить таковой на утверждение станичного схода».

– Чего же, господа, как думаете? проводить? – спросил атаман, окончив чтение.

Было несколько секунд молчания. Вопрос был не для всех животрепещущий и важный, и потому сход не крикнул в ответ так могуче и дружно: «в добрый час»! или «не надо»! как, бывало, приходилось мне слышать в некоторых других случаях.

– Что же, проводить – так проводить! – первым заговорил толстый рыжий казак, богатый мельник.

– А то чего же таких держать? – раздался еще резкий голос.

– В добрый час! – поддержало их несколько недружных голосов.

Обычный оратор, тот самый старик, который за несколько часов раньше жаловался на стеснение казачества, встал и заговорил своим самоуверенно рассудительным тоном.

– Господа выборные! проводить легко, да есть ли за что провожать-то? Дело не шуточное: человека от родного пепелища оторвать? А чем он кормиться будет? на ком грех будет?

– Как – неизвестно? Он первый разоритель у нас в хуторе! – крикнул один из хуторян.

– Я про то и говорю, что надо все разобъяснить, разобрать… – обратился к нему старик-оратор. – Вот спросим хуторского атамана, как и что?

– Первый разоритель, господа выборные! – вставши с своего места, заговорил хуторской атаман, – вредный человек! даже такой человек, что не дай Господи!

– Да кого он разорил? Кто, действительно, может доказать? – раздался вдруг с задних скамей громкий голос, принадлежавший казаку с широким, энергическим лицом и с небольшою русою бородкой.

– Это, господа выборные, брат ему! – сказал, вскакивая с места, кудрявый, маленький, черный, как жук, казак, очевидно, один из ярых противников Савелия Дворянскова.

– Я не увлекаюсь ни дружбой, ни родством, а я, действительно, правду говорю! – сильно жестикулируя и размахивая руками, громко заговорил брат Дворянскова: – кого он разорил? Действительно, что гуляет, это – верно, да кто у нас не гуляет? Ведь на свои деньги гуляет, а не на ваши!

– Вы, господа выборные, как хотите, а наш хутор решил: командировать! – заговорил горячо хуторской атаман, обращаясь к выборным. – Вы пожили бы с ним! Первым долгом, он говорил вот Петру Федотычу о пропавших трех пар быков – у меня и у него, – что быки наши пошли на хутор Угольский Распопинской станицы, где постоянно есть хищная переправа, а между тем быки оказались в юрту Кепинской станицы, в ольхах, около хутора Подгорного… Вот он какой человек! Все кражи он эти знает и с людьми с такими знается, узлы запутывает…

– Потом также пропал хомут с седелкой у казака нашего хутора Максима Сухова, – прибавил черный, кудрявый казак по фамилии Хорьков, – и он говорил: «я знаю, где твои вещи – на хуторе Чигонацком». Значит, он поэтому знает!

– Да вообще он многие кражи уверял, что знает, а посылал отыскивать в обратную сторону, – сказал третий хуторской выборный.

– А казаков молодых сколько он обмошенничал этими своими лекарствами, и говорить не остается! *) – продолжал обвинять своим пронзительным, тонким голосом Хорьков, – да после и насмехается, скрыляет, при народе конфузит…

_______________

*) Речь идет о тех „фальшивых“ болезнях, которым некоторые казаки искусственно подвергают себя, чтобы освободиться от военной службы (прокалывают, например, ухо и наливают в него какой-нибудь зловонной жидкости, растравляют раны на ногах и проч.). Иногда эти „фальшивые“ болезни настолько осложняются, что оканчиваются даже смертью.

– Эта у него сожительница – такой яд, что не приведи Господи! – заговорил, вставши с места, опять тот же выборный, по фамилии Чохов, которого хуторской атаман называл Петром Федотычем, – чтобы кого она не оговорила, так не она и будет…

– Притом и воровка, – прибавил хуторской атаман.

– Самовар у них день и ночь, – продолжал Чохов, – в летнее время души нет, подпалят! Ему бояться нечего, терять – ничего не потеряет, гол как сокол, а хутор может весь пустить с сумой… Вредный человек, господа старики! Как хотите, а прекратить его надобно. А то он никого не признает, один разврат от него обществу. Молодых казаков так приучил, что никакого сладу нет с ними…

– Господа выборные! – заговорил брат Савелия Дворянскова с задней скамьи, порывисто вскакивая с места и жестикулируя, – я не увлекаюсь ни дружбой, ни родством, я, действительно, правду скажу, – зря хотите обидеть человека! Ежели баба его виновата, то зачем же, действительно, с какого резону его выселять? Выселяйте ее!

– Дворянсков, замолчи! – строго сказал атаман: – Как, господа? командировать?

– Господа старики! пожалейте! – раздался из-за двери умоляющий голос Савелия Дворянскова.

– В добрый час! – крикнуло несколько голосов громко и дружно.

– Не надо! – вслед за ними раздалось два-три голоса.

– Пожалейте, господа старики! – появляясь из-за двери, с умоляющим видом воскликнул Савелий Дворянсков.

– Выйди вон, Дворянсков! – строго крикнул атаман.

– Я не увлекаюсь ни дружбой, ни родством, а одно скажу: действительно напрасно, господа старики! – размахивая руками, громко кричал брат Дворянскова.

– На шары, господа? – спросил атаман у выборных.

– Чего зря шары избивать? в добрый час! – крикнуло дружно несколько голосов, принадлежавших преимущественно выборным хутора м—ского.

– Не на-до! – еще громче, стараясь перекричать других, крикнули немногочисленные сторонники Савелия Дворянскова: – за что? Бабу выселить!

– В добрый час! – почти с озлоблением закричали м—ские выборные в ответ на это: – чего там? Вы поживите с ним! И бабу, и его самого! Вы с ним не жили, а то иное бы стали говорить!

– М-молчи, честная станица! – раздался оглушительный голос есаульца.

– Господа старики! Христа ради! – вслед за этим среди общего шума послышался убедительно просящий голос Савелия Дворянскова.

– Пошел вон! – крикнул атаман.