Во дворе своего дома я гуляла довольно редко.
Во двор вели чугунные решетчатые ворота, на которых мы все любили кататься, и глубокая темная арка, пропахшая мочой. Во дворе стоял флигель, четырехэтажный, выходящий задней стеной к зданию Щукинского училища . Слева от входа во двор была громадная помойка, за ней — приземистая, темная дворницкая. У дворника было бесчисленное количество детей. Старшие из них верховодили во дворе, постоянно кто-то из них сидел в тюрьме. Справа, между нашим домом и флигелем, росли несколько старых тополей и стояла пара скамеек. Здесь-то мы и играли. Двор у нас был общий с домом, называемым «Полетаевкой». Это было довольно странное сооружение, похожее на каменную конюшню. Может быть, так оно и было. Это было угловое строение, выходящее торцом на Собачью площадку .
Жили на Полетаевке нищие, какой-то безнадежный люмпен, уголовники, проститутки. Дети Полетаевки, оборванные, грязные и очень агрессивные, играли в нашем общем дворе. Жили мы с ними все-таки довольно мирно, хотя иногда случались побоища между «нашими» и полетаевскими мальчишками.
В нашем доме публика жила самая разная. Моими дворовыми приятелями были Лена и Андрюша Шелагуровы, дети шофера с пятого этажа.
На первом этаже жила семья Краснощековых. Краснощеков был каким-то большим начальником, говорили, что он — депутат. Он подъезжал к дому на автомобиле. В 1938 году весь дом шептался о том, что Краснощеков арестован как враг народа. Качали головами, удивлялись.
Полуразвалившаяся, трущобная Полетаевка выходила торцом на Собачью площадку, одно из любимейших мест моих детских прогулок. Маленький сквер с памятником собаке в середине, обнесенным широкими гранитными плитами, был удивительно уютным. Можно было прыгать по ступенькам, по плитам ограды, распевая какие-то сочиняемые на ходу песенки и никому этим не мешая. На Собачьей площадке гуляющих бывало немного.
Собачью площадку обрамляли три здания: трехэтажная кирпичная поликлиника им. Снегирева , обслуживавшая все окрестное население, и два прекрасных старых желтых особняка . В одном из них, примыкающем к Полетаевке, находилась музыкальная школа им. Гнесиных . Эта школа притягивала меня, как магнит. Я могла бесконечно стоять под окнами Гнесинки, ловя звуки разнообразных инструментов, гаммы, мелодии этюдов, отрывки фортепьянных и особенно скрипичных мелодий. Как же я мечтала, что когда-нибудь тоже буду учиться музыке! Я мечтала об этом все свое детство!
Отчасти эта мечта осуществилась, когда лет в пять мама отдала меня на «ритмику». Так назывались занятия, которые были организованы одной из воспитательниц такой же, как моя, прогулочной группы. Десяток детей одного со мной возраста два раза в неделю после прогулки шли с воспитательницей в дом к кому-нибудь из детей, у которых была большая комната и пианино. Там мы надевали вместо уличной обуви сшитые дома матерчатые тапочки, и начинались занятия, доставлявшие мне громадное удовольствие. Мы маршировали и танцевали под музыку, которую играла молодая, милая девушка. Мы махали разноцветными флажками, нас учили гимнастическим и балетным движениям, под «Турецкий марш» или «Музыкальный момент», пели классические детские песенки. Всегда было жаль, когда занятия кончались. Потом в прихожей, где пришедшие за нами родители помогали нам одеваться, пианистка много раз говорила моей маме, что меня нужно учить музыке, что у меня есть слух и хорошее чувство ритма. Мама слушала, соглашалась, я начинала надеяться. Но жизнь сложилась иначе.
Теперь давно нет Собачьей площадки. Нет особняков. Нет керосиновой лавки на углу, нет старого московского уюта. Новый Арбат проглотил все...
Переулок наш был замощен булыжником. Тротуары были плиточные: большие плиты не везде лежали ровно, и по ним можно было прыгать, как в классики. Зимой переулок засыпало снегом. Снег лежал даже на проезжей части. Помню, папа вез меня на санках посреди мостовой, санки перевернулись, но папа этого не заметил и некоторое время волочил их за веревочку, потом оглянулся, и мы оба весело смеялись. Там же в переулке я училась кататься на лыжах. Снег сгребали в большие сугробы. Они поднимались вдоль тротуара, и по ним было так здорово лазать, хотя потом влетало от мамы за то, что валенки были полны снега. Иногда в переулке появлялись странные агрегаты, похожие на большие черные самовары, положенные на бок, на колеса. Это были снеготаялки. Насколько я помню, под этими сооружениями разводили огонь и дворники большими лопатами бросали в самовароподобную бочку снег, который выливался с другой стороны широким грязным потоком. Всегда было жалко снега.
Весной, когда вдоль тротуаров текли бурные ручьи, все дети кидались шлепать по воде черными резиновыми ботиками и пускать кораблики, которые мастерили из любого подручного материала.
