Тетрадь 2-я. Гражданская война 1919 года - 2

с. Дивино
18 ноября 1919 г.

Выступили в 8 часов утра и двинулись на с. Водотый. Задача была весьма боевая для нас. 75-й и 78-й пехотные полки должны были атаковать Брусилов с юга и юго-востока. Мы же – с западной или даже с северо-западной окраины, т.е. с фланга или тыла.

Перед боем у меня всегда немного приподнятое настроение. У других, очевидно, то же самое, но все стараются сделать вид, что им совершенно безразлично. Да и я тоже. Немного жутко, но и приятно.

В Водотые английские орудия 4-й батареи, запряжённые тяжёлыми лошадьми. Есть одно орудие с английскими мулами. Огромные, тёмной масти мулы спокойно стоят, и их тёмные силуэты спокойно отражаются в лужах на дороге. Узнаю и спасённое в Морозовке орудие. Офицеры как будто меня не узнают. Впрочем, дело тогда было ночью.

Впереди идёт разъезд юнкера Вакселя, взводного 2-го взвода, за ним головная застава с Люфтом. Сзади наш эскадрон. За нами 4-й, 1-й и 7-й. 6-й эскадрон при пехоте. Нами командует Голицын.

Село Карабачин, где мы недавно были, оказывается не занятым неприятелем, и мы проходим по знакомым улицам до выхода на Брусилов. Там собираемся и выставляем охранение.

Вот схема обстановки <см. рисунок>.

Мы, в сущности, ждали, чтобы наша пехота начала боевые действия, для того чтобы самим начать обход Брусилова от Карабачина на север. Но человек предполагает, а Бог располагает. Внезапно в тылу у нас началась стрельба. Все вскочили и заволновались. Больше всех, разумеется, Голицын.

4-й эскадрон рысью пошёл назад от церкви через плотину. Наш эскадрон сел на коней и за Голицыным и Рутковским рысью пошёл тоже к плотине на главную улицу. Когда мы подъезжали к плотине, затрещало сразу несколько пулемётов. Встретили всадника 1-го эскадрона. Оказывается, неприятельская пехота заняла уже чуть не полдеревни. Положение не из приятных. Масса конницы, стеснённая в улицах, крик, затерянные среди моря людей и лошадей пулемётные сани. Голицын совершенно растерялся, и если бы не Рутковский, дело могло бы кончиться хуже. Признаюсь, несмотря на всю его несимпатичность, он мне даже понравился. Подъехав к растерявшемуся Голицыну, он крикнул ему: «Теперь, г-н полковник, не время рассуждать, но действовать». И, выхватив шашку, повёл эскадрон за собой. Наши четыре пулемёта на санях выехали вперёд. Мы въехали на главную улицу. Промелькнули отдельные люди 4-го эскадрона, стреляющие через забор куда-то на запад. Промелькнуло несколько всадников, скачущих карьером по мокрой улице. Вылетев на окраину деревни, я приостановил коня, подождал несколько секунд, пока выехал эскадрон, тоже выхватил шашку и вместе с нашей лавой кинулся к пехоте на выстрелы.

Вместе со свистом ветра в ушах прожужжало несколько пуль. Какие-то фигурки промелькнули у крайних домов. Выскочила стриженая рыжая лошадка под офицерским седлом без всадника. Я оглянулся и невольно улыбнулся: от края и до края весь угол деревни охвачен огромной лавой – это наш эскадрон. Тёмная масса коней ещё толпится и выскакивает из улицы непрерывной струёй. Картина внушительная.

Постепенно тёмные пятна всадников, отчётливо, как будто вырезанные из тёмного картона, выделяясь на снегу, приходят в движение. Раздаётся сначала робкое, потом более громкое «ура». Сверкает одна, потом другая шашка. Затем вдруг все выхватывают оружие. Выходит красиво – совсем картинка для иллюстрированного журнала. Всё несётся, как вихрь; куда – в сущности, неизвестно, так же как и не выяснено количество красных.

Подо мной кабардинец Маклакова; он с места пошёл в карьер, и остановить его я не мог бы, даже если бы и хотел. Я тщетно стараюсь повернуть его направо – туда, где мелькают тёмные фигурки пехотинцев. Захватываю повод у самой головы, завязываю повод и обматываю его вокруг кисти. Всё это в течение нескольких секунд. Затем ещё раз оглядываюсь, вижу за собой несколько передних всадников. За ними скачет эскадрон, летят комья снега. Болезненно ноет левая рука, сдавленная поводом. Затем наклоняюсь вперёд и от быстроты движения уже почти ничего не вижу. Какие-то палки – должно быть, забор, угол хаты, кусты, задевающие за стремя, - и я во дворе. У стены несколько красноармейцев; один прижался к белой стене, винтовка у него опущена к земле. Несколько всадников рубят других двух, страшная брань висит в воздухе.

Проскакиваю дальше. Впереди полуоткрытые ворота; на полном скаку пролетаю. Сильная боль в колене. Это, очевидно, столб у ворот, за который я зацепился. Теперь скачу уже вдоль улицы. Кто-то на рыжем коне скачет передо мной и обдаёт комьями мёрзлой земли и грязи. Правый глаз уже не видит: он залеплен куском грязи.

Стрельба стихла, и лава уже проскакала за деревню. Я собираю эскадрон и поворачиваю на север. В чём же дело? Вот какие-то фигуры вдали бегут к Брусилову. За ними скачет наш взвод и приводит их обратно. Их всего девять. Немедленно их раздевают, снимают хорошие сапоги и шинели. Эскадрон тихо возвращается обратно, впереди шлёпают красноармейцы.

Постепенно выползают перепуганные жители; среди них есть раненые, кажется, две бабы. Оказывается, вот что случилось. Ничего не подозревающие красные, думая, что Карабачин не занят, послали 38 разведчиков – «батальона связи». Они натолкнулись на наш пост, и из них ушло только 3 конных, пешие попались все: 11 в плен, остальные зарублены. Комиссар их натолкнулся на графа Шамборанта (4-го эскадрона), убил под ним лошадь, выстрелил второй раз в упор, но винтовка дала осечку. Эту-то именно рыжую лошадку я и видел у края деревни. У нас в эскадроне ранен 1. В 4-м эскадроне убито 3 лошади, 1 ранена. К вечеру пехота выбила противника из Брусилова, причём захватила 1 пулемёт и много шинелей. Если бы не Голицын, мы бы захватили и орудия, и весь отряд.

Пришли мы обратно в Карабачин к 8 вечера, стали на старые квартиры и приготовились к ужину. Но опять не подвезло. Выступили на Водотый, Морозовку, Соловеёвку, в с. Дивино. Полусырой гусь попал прямо с блюда в кобуру седла. К 12 часам ночи прибыли. Лошади выдохлись совершенно.