Текущая хроника и особые происшествия - 100

   22 января

   Никитенко просил моего содействия по "Народной Газете", им же проектируемой.

   Берх [Берг] мне рассказывал, что после войны его первое дело было восстановить торговое судоходство. Он тотчас собрал представителей торгового сословия и спросил, сколько им нужно. Они просили миллион. Он дал им по 40 р. на тонну -- с 2% и рассрочкою платежа. Теперь купеческих судов больше, нежели до войны и все построены на американский образец. Паскевич в Варшаве дал ему эту мысль; принявшись прежде всего, после покорения Польши, за раздачу денег для поддержки земледелия. Берх говорил, что до него не было ни одной на финском языке школы в Финляндии. В Земледельческом обществе дозволил употребление обоих языков: шведского и финского. Завел финские литературные журналы. Шведов всего 200 тысяч на 2 миллиона финнов.

   Мой разговор с Ник. Мих. Смирновым: "Racontez mo? ce que vous avez commis a Jambourg -- je veux avoir le coeur net la dessus" {"Расскажите-ка мне, что вы учинили в Ямбурге -- я хочу совершенно точно знать обо всем этом деле"}. Тут он рассказал мне происшествие в Итовской волости иначе, нежели как в письме, ходившем по городу, которое он называл клеветою; что крестьянам были сделаны возможные внушения, но что они отказались решительно выбирать себе старост, прибили волостного и проч., -- но наконец объявил, что во избежание драки между солдатами и крестьянами, он вошел в их кружок, спрашивал, понимают ли они по-русски, и что они отвечали просто: не хотим, что повторил и (подошедший к нему крестьянин, которого Смирнов ударил кулаком в рожу и тем заставил его стать на колени, и что затем вся волость встала на колени и бунт был усмирен. "Vous aviez tort, сказал я, de punir les gens sans jugement", Смирнов расхохотался: "Vous jugez comme un poete {"Вы были не правы... наказывая людей без суда..." -- "Вы рассуждаете, как поэт"}, эдак в администрации нельзя, разве лучше было бы убить 20 человек?" -- "Да! -- cказал я, -- лучше предать их суду и если так будет по приговору суда, то приговор и исполнить, как бы он жесток ни был". -- "Это все поэзия". -- "De plus vous ne deviez pas vous meme faire l'office de bourreau". -- "Vous allez beau dire -- и слушать не хочу -- je considere cela comme la plus belle action de ma vie" {"Во всяком случае вы не должны были исполнять сами обязанности палача. Что бы вы там ни говорили, я считаю это лучшим поступком в моей жизни"}. Окончание нашего разговора происходило уже в сенях, уходя он прибавил: "et vous approuvez la calomnie repandue par Chrouscheff" -- "Non, отвечал я, je n'approuve aucune calomnie, mais aussi je n'approuve pas votre action telle, que vous la racontez" {"А вы одобряете клевету, распространяемую Хрущевым. -- Нет... я не одобряю никакой клеветы, но я не одобряю и того, что Вы мне рассказали о своих действиях"}. Он уехал.[1]