***
Дело в том, что деньги быстро таяли...
Все мое состояние заключалось в двадцати английских фунтах и остатке от тех «колокольчиков» (доникинские тысячерублевки), которые тогда в лесу были розданы Стесселем...
Кстати, должен сказать, что «колокольчики», несмотря на официальное запрещение под страхом расстрела, котировались на подпольной бирже Одессы. Стоимость их, кажется, не падала ниже трехсот советских рублей, но порою подымалась до «alpari».
Огромное количество людей в Одессе занималось спекуляцией на деньгах. Да могло ли это быть иначе? Куда же могли деваться эти «кошмарические» стада всевозможных биржевиков, которые наполняли Фанкони и Робина и густой толпой стояли на углу Дерибасовской и Екатерининской, торгуя кокаином, сахаром и валютой?
Одесская чрезвычайка вела с ними борьбу, многих расстреляла, но остальные продолжали работать.
Но, разумеется, теперь работа шла в самом строгом подпольи. Итак, деньги таяли. Служить у большевиков я не мог и не хотел. Пристраиваться к каким-нибудь кооперативам было трудно: незнакомые меня не приняли бы, а знакомые, боясь не столько за себя, сколько за меня, всячески отговаривали. Что делать?
И вот выходом из положения явилась гитара.
Старик с седой бородой... Ясно, что человек знал лучшие времена ... какое-нибудь небольшое кафе ... разбитый, надтреснутый голос ... такой же разбитый, как и безвозвратное прошлое... старинные романсы... исключительно старинные, такие забытые и такие незабываемые ... Жалобный звон струн ... очень тонко ...
И вот я, действительно, подготовлял себе такое местечко. Составил себе уже целый репертуар, мобилизовал голос...
Помню, мне когда-то П. Н. Милюков сделал комплимент. Я жаловался, что совсем не могу говорить в Думе из-за крайней слабости голоса. Он мне ответил:
— Да, голос у вас очень слабый... Но он поставлен, как у певца. Вы не поете?..
И вот на старости лет оказалось, что я пою... для развлечения пролетариата...
Нужда песенка поет ...
«Кто не трудится, тот да не ест...».
Свободное копирование
