***
Ночью мне было нехорошо. Жар все усиливался. Я не спал. Остальные все спали. Все эти однорукие, бабы и много еще каких-то людей. Я не спал и заметил, что мой податной инспектор начинает метаться. Так как я хорошо знаю его с детства, то знал и то, что он сейчас начнет разговаривать во сне и при том на всю комнату. У меня мелькнула мысль, не сболтнул бы он чего-нибудь опасного, и в то же мгновение он сделал резкое движение и совершенно ясно и отчетливо произнес:
— Да... Но я требую, чтобы все пели гимн... Все, все, и женщины ... «боже, царя храни!».
Я с ужасом растолкал его. По счастью, все спали. Но мораль сей басни такова: кто говорит во сне, пусть не спит у большевиков в публичных местах ...
* * *
Пропустили еще какой-то «поезд». Потом еще прошел один... Мы лежали на станции уже третьи сутки. Почти ничего не ели. Наконец, «комиссар станции» окончательно рассердился на нашу никчемность. Он нас ругал всякими скверными словами и кричал, указывая на меня:
— Ну, а если он умрет у вас тут... Что я с ним буду делать!
После этого, очевидно, устыдившись докучать «товарищу комиссару», в качестве мертвого тела, я перестал капризничать и влез на какой-то «холодный» паровоз, по указанию комиссара. Этот паровоз был, очевидно, совершенно искалеченный, а тащил его полукалека. Последний доставил нас до станции Одесса-Товарная. Там мы лежали, до рассвета. Было абсолютно темно, очень холодно и противно...
* * *
Одесса. Вот она, под властью красных. Изменилась? Изменилась. Толпа совсем другая. Да и нет ее почти. Уныло на улицах. А впрочем — жар усиливается,— может-быть, это от жара такая тоска. Болезнь — это болезнь...