А через несколько дней был убит начальник одесской контрразведки полковник Кирпичников.
Он ехал поздней ночью. Автомобиль был остановлен офицерским патрулем. Кирпичников назвал себя. Его попросили предъявить документ. Когда он вытаскивал «удостоверение» из кармана, раздался залп из винтовок...
Всю сцену рассказал шофер, которому удалось тихонько исчезнуть...
***
Это было дело «без суда»...
Участники его, вероятно, гордились этим подвигом. С точки зрения «брави», он действительно был сделан чисто. Но с точки зрения нашего «белого дела», это был грозный призрак, свидетельствовавший о полном помутнении, если не покраснении умов.
Кто был убит? Начальник контрразведки, т. е. офицер или чиновник, назначенный генералом Деникиным.
Кем убит? Офицерами генерала Деникина же.
Акт убийства Кирпичникова является, прежде всего, «актом величайшего порицания и недоверия» тому, кому повинуешься ...
Это весьма плохо прикрытый «бунт» ... Отсюда только один шаг до убийства ближайших помощников главнокомандующего, вроде генерала Шиллинга или генерала Романовского... Генерал Шиллинг уцелел, а генерал Романовский погиб, как известно ...
Когда я узнал об убийстве полковника Кирпичникова, я вспомнил свою речь, которую я говорил когда-то во второй Государственной Думе по поводу террористических актов. Левые нападали на полевые суды, введенные тогда П. А. Столыпиным. Они особенно возмущались юридической безграмотностью судей, первых попавшихся офицеров, а также тем, что у подсудимых не было защитников. Отвечая им, я спрашивал:
— Скажите мне, а кто эти темные юристы, которые выносят смертные приговоры в ваших подпольях? Кто назначил и кто избрал этих судей? Кто уполномочил их произносить смерть людям? И есть ли защитники в этих подпольных судилищах, по приговорам которых растерзывают бомбами министров и городовых на улицах и площадях?
Эти слова мне хотелось тогда сказать убийцам полковника Кирпичникова. Кто уполномочил их судить его, и выслушали ли они, если не его защитников, то его самого?
Но дело даже не в этом, а дело в том, что производить самосуд — значит отрицать суд. Отрицать суд — значит отрицать власть. Отрицать власть — значит отрицать самих себя.
Так оно, конечно, и было. Этим убийством белые пошли против белых понятий.
Красный ангел веял над городом.
***
Громадная зала. Кафе Робина была набита народом. Сквозь табачный дым
Оркестр вздыхал, как чья-то грудь больная.
Впрочем, не совсем так, а гораздо хуже. С трудом я нашел столик. Сейчас же и меня нашли. Нашлось неопределенное количество знакомых, которые подсаживались и, по русскому обычаю, начинали изливать свои горести.
По странному совпадению — это иногда, бывает — у моего столика периодически сменялись Монтекки и Капулетти. Впрочем, это не совсем точно. Здесь было больше враждующих родов: столько, сколько штабов. А штабов ... имена их, ты, господи, веси ...
— Он? Вы не можете себе представить! Это злой гений. Это удивительно. Непременно должен быть злой гений! Вот у генерала Деникина — Романовский, а здесь этот. Пока его не уберут, ничего не будет! Про Кирпичникова слышали? Вот и его бы туда же ...
Смылся.
— Ax, это вы! Слышали про убийство Кирпичникова? Конечно, это безобразие, но, в конце концов ... Я видел, с вами был только что офицер ... Вы будьте с ним осторожнее. Их штаб, я вам скажу, такая лавочка ... Еще вопрос, что лучше, они или Кирпичников ...
После моего неопределенного отношения к делу и этот уходит. Первые два были из враждующих штабов. Они грызутся и обвиняют друг друга приблизительно в одном и том же: в бездельи, пьянстве, воровстве. Подсаживается третий.
— Я очень рад, что с вами встретился. Надо поделиться с вами некоторыми фактами, быть может, вам неизвестными. Вы, конечно, слышали про эту... певицу. Вот чрез нее идет открытое и грандиозное взяточничество. А генерал у нее пропадает. Что там делается! И потом... если бы только это одно, а ведь дело гораздо хуже.
Он наклоняется ко мне ближе и шепчет что-то про одну высокопоставленную даму. В его рассказах перемежаются жиды, контрразведка, масоны. Осваг, спекулянты, штабы, большевики, Вера Холодная, галичане, Иза Кремер, городская дума, Анна Степовая ...
Дикий кавардак. Оркестр вздыхает, «как чья-то грудь больная», неизвестно только какою болезнью. Дыму столько же, сколько чада в этих рассказах...
И все это пустяки, а самое важное, главное и смертельное это то, что весь этот огромный зал, все это энное количество столиков занято офицерами.
— Что они здесь делают?
— Пьют кофе. Читают газеты. Слушают щемящие душу терпко-сладкие звуки скрипок.
Мечта всех «отступательных» дорог, морозных и грязных, исполнилась.
Они пьют кофе у Робина.
— А большевики опять продвинулись. Наши драпанули в два счета! Придется играть в ящик! Ну, и прекрасно! Черт с ним!
А пока...
А пока мы все-таки будем пить кофе со сладкими булочками, читать газеты и слушать скрипки.
Свободное копирование
