Новогодняя ночь - 9

* * *

— Да что вы, батенька... Все они бандиты ... Я вам говорю — не суйтесь, будьте осторожны ... А это село — известное. В каждом доме — большевики — я вам говорю. Будьте осторожны — поближе к штабу ... Все бандиты! Но мы «сунулись» ... Нас была небольшая «стайка», — мои молодые друзья и я... Сунулись в хатку на самой окраине сверх-«бандитской» деревни ...

Результат. Полчаса, были хмурыми, явно-скрыто-вра­ждебными. Полчаса, присматривались. Еще через пол­часа стали растаивать. К концу вечера стали ласковыми и угостили превосходным ужином. На ночь устроили как только могли получше. А утром, когда мы уходили, провожали нас, как лучших друзей. Улыбались на прощанье так, как только умеют улыбаться хохлушки...

            — Як вам бог поможе, може ще побачемось ... Заходьте о нас ... Счастливо! 

И так было почти в каждой деревне на расстоянии трехсот верст...

... «Батенька — не суйтесь!»... Мы все же «совались» и утром уходили, провожаемые ласково звенящим:

— Счастливо!..                

***

За это или за другое нас в полку за глаза насмешливо называли «джентльмены».

Я понимаю эту насмешку и эту скрытую враждебность. Мы шли триста верст, они — может быть, три тысячи. Мы имели при себе свои деньги (заработок «Киевлянина» за последние дни) и притом «керенки»  — у них денег не было ... Мы шли добровольно, только что променяв перья на винтовки, — они тянули уже бесконечно эту безотрад­ную лямку:

Поход, бой, вши ... Бой, вши, поход... Вши, поход, бой...                

Этими тремя элементами ведь исчерпываются все ком­бинации войны à lalongue... Легко быть «джентльменами» неделю, месяц, два... Но год, три, шесть лет. Ведь некоторые воюют непрерывно с 1914 года.

Еще хорошо, пока лето, солнце, тепло, есть речки, где выкупаться. Но осенью, зимою ... В эти безотрадно-гряз­ные, серые дни или безжалостно-белые, морозные ... Ка­кая тоска нападает, наконец, отвращение к этому «роду занятий», жгучая потребность, непреодолимая жажда куль­турного центра, электричества, театра, нарядной толпы, музыки, книги, газеты ... Все это локализируется в одной мечте:

«Выпить кофе у Фанкони ... Настоящий кофе... с слад­кими булочками, чисто поданный ... и прочитать газету» ...

Об этом мечтают на всех бесконечных «отступательных» дорогах... Воевать надоело, противно ...

Прежде всего, конечно, этой до конца утомленной армии надо отдохнуть. Она больше не может, — ведь они рабо­тают без конца...

   «Вечно без смены» ... Вечно без смены! Но почему нет смены? Ах, я никого не осуждаю, не имею права осуждать. Быть может, если бы я воевал столько, сколько они, я сам бы опустился. Но пока, пока все же мне так приятно на­блюдать своих молодых друзей, крещенных «джентльме­нами» ...

Мне приятно, что на тридцатой версте дневного пере­хода они такие же, как на первой. Леденящий душу мо­роз, крайняя усталость, разваливающаяся обувь, растертые ноги не способны вырвать у них ни одного грубого слова. Мне приятна их неподчеркнутая, но настоящая военная и невоенная вежливость, их строгое разграничение «служ­бы» и «дружбы». Беспрекословное исполнение «приказаний», братские отношения между собой и трогательная за­ботливость обо мне, во внимание к моей «старческой сла­бости».

Но в особенности меня радует, как они умеют ладить с тем «русским народом», ради которого и ведется борьба. Когда они за несколько часов «шармируют» неизбалован­ную лаской семью «бандитов», я горд, как будто бы вы­играл сражение.

Я, конечно, не выиграл сражения, но я выиграл «попол­нение», я выиграл «смену».

Потому что, я убежден в этом, как в том, что миром правит добро, а не зло, если бы армия не смеялась над «джентльменами», у нее была бы смена...

Мы «отвоевали» пространство больше Франции ... Мы «владели» народом в сорок миллионов слишком... И не было «смены»?                                    

Да, не было. Не было потому, что измученные, уста­лые, опустившиеся мы почти что ненавидели тот народ, за который гибли. Мы бездомные, бесхатные, голодные, нищие, вечно бродящие, бесконечно разлученные с доро­гими и близкими, — мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате...

— Ишь, сволочь, бандиты — как живут!

            Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, чи­тают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся ...

— Буржуи проклятые! За нашими спинами кофе жрут!

Это отношение рождало свои последствия, выража­вшиеся в известных «действиях» ... А эти действия вызы­вали «противодействие» ... выражавшееся в отказе дать .... «смену».

Можно смеяться над «джентльменами», но тогда прихо­дится воевать без «смены».

Конечно, большевики — те добывают «смену» просто — террором. — Но ведь мы боремся с большевиками. Из-за чего? Неужели только для того, чтобы сесть на их место и делать все так же, как они? Но к чему же тогда все «жалкие слова»?..                     

В одном месте, в одной хате, куда мы зашли погреться и отдохнуть, старик сидел на лавке и долго молчал. Но я чувствовал, что он за нами наблюдает. Вслушивается, старается понять ...

Наконец, он неожиданно спросил:

— Кто вы, господа, такие?

Он это так сказал, что нас всех поразило. Кто-то отве­тил ему:

—     Мы? .. Мы — деникинцы.

Но он хитро покачал головою:

— Ни, господа. Вы не деникинцы ...

Я не знаю, почему я его вдруг понял. Бывает так, что поймешь вдруг ... не умом ... скорее концами пальцев. словом, я понял его.

И сказал:       

—Кто мы, диду?.. Мы те... что за царя. Только мовчить, диду, никому не говорить... Бо ще не время

Но ему трудно было молчать.

— От жеж бачу, что вы не деникинцы. Хиба такие де­никинцы! Хоть мы и темны люди, а все ж свит бачимо. Видно по вас, яки вы люди. Так буде нам свит? Буде государь?

            От що зробылось без не время ще, диду, —

— Мовчить, диду. Об этом не можно ще. Буде царь, буде! Только мовчитъ. Прийде время, будут вас усих пы­тать, чи хочете царя, чи ни. О тоди кажить, — не ховайтесь. Кажить, — хочемо!

— Та хочемо! Як не хочемо! царя! А доживу ж я, старый?

— Доживете ... Только тихо. Не время ще диду, — мовчить!

И мы ушли, таинственно прикладывая палец к губам. Каким образом старик учуял, кто мы!.. Вероятно, в его представлении «те, что за царя» и должны быть та­кие ... Ведь государь старческой душе рисуется, как в старых сказках. И «его люди» не могут же не быть не­сколько иными ... Они не могут безобразить или ругаться в бога, в мать, в веру и Христа ... как большевики, как петлюровцы, махновцы, деникинцы...

Ах, в этом и трагедия, что народ не делает между всеми ними особого различия...

Шведы ль, наши шли здесь утром,

Кто их знает — ото всех

Нынче пахнет табачищем,

Ходит в мире, ходит грех...

Если бы хоть мы, монархисты, следовали примеру пер­вого русского императора и, вместо грабежа, насилия и ма­терщины, старались исправлять репутацию деникинской армии...

Тогда может быть:

И развел старик руками,

Шапку снял и смотрит в лес...

Смотрит долго в ту сторонку,

Где чудесный гость исчез.

Я хочу думать, что это ложь. Но мне говорили люди, которым надо верить.

В одной хате за руки подвесили... «комиссара»... Под ним разложили костер. И медленно жарили... чело­века ...

            А кругом пьяная банда «монархистов»... выла «боже, царя храни».

Если это правда, если они есть еще на свете, если рука Немезиды не пора эта их достойной их смертью, пусть со­вершится над ними страшное проклятие, которое мы тво­рим им, им и таким, как они, — растлителям белой армии ... предателям белого дела ... убийцам белой мечты ...