Я сильно захромал на одном переходе. Растянул жилы... Примостился где-то, в самом конце обоза, на самой дрянной клячонке, только что «реквизированной»... Обоз — пятьсот повозок, но примоститься трудно, все везут что-то. Что угодно. Даже щегольские городские сани везут на повозке.
Скоро клячонка упала. Я заковылял пешком. Обоз обтекал меня медленно, но верно ... Вот последняя повозка. Прошла... Хочу прибавить шагу, не могу. Обоз уходит. Надвигается конный арьергардный разъезд — это последние. За ними никого. Мы с сыном одни — бредем в поле...
Увы, «освободителям русского народа» нельзя оставаться в одиночку... Убивают.
Сколько ужасной горечи в этом сознании ... Убивают! Кто? Те, за спасение которых отдаем все...
Я сказал сыну, чтобы шел вперед и попросил кого-нибудь из офицеров прислать мне лошадь.
Он ушел. Впереди деревня. Когда я добрел до нее, — вижу впереди хвост обоза.
Но что это такое? Плач навзрыд, причитания, крики. Я заковылял в этот двор ...
Лежит павшая лошадь. С нее казак снимает седло и перекладывает на другую, свежую. Крестьянская семья — старик, женщины и дети — хватается за нее... это их лошадь.
— Что ты делаешь? Брось!..
— Я же им оставлю коня — он отойдет. Я же не могу пеший, что же мне делать?
Баба бросается ко мне.
— Помилуйте ... змилуйтесь! Одна у нас — последняя. Ой, змилуйтесь! Сердце, золотко, — не обижайте, — бедные мы, самые бедные. Земли нема у нас. Только и живем с коня, — змилуйтесь! От жеж есть, которые богатийший, — от старосту спросыть, змилуйтесь, господин!
Но тем временем казак, вскочив на коня, скачет.
— Стой, я тебе говорю, стой!
Он не обращает внимания. Что я офицер, не производит на него никакого впечатления. Я думаю о том, что надо бы выстрелить ему вслед, но, подумав, ковыляю дальше. Надо сказать там.
Когда я подхожу, наконец, я вижу странное... Все вдруг стали «белыми». В белых новых кожухах. Очевидно, тут же ограбили — эту же деревню. А кто-то из старших офицеров спрашивает:
— Это ты здесь, Аршак, себе этого серого достал? — Хороший конь!
— Так точно, господин полковник. Добрый конь.
Смотрю — это мой казак. Безнадежно ...
И это «белые»? Разве потому, что в краденых кожухах ... белых...
Хоронили нашего квартирьера. Опять убили в деревне. Нельзя в одиночку. Он сунулся ночью в деревню. Устроили засаду — убили. Кто — неизвестно. Выбросили тело на огород, собаки стали есть труп. Ужасно...
Опускают в могилу. Тут несколько офицеров, командир полка.
Могилу засыпают местные мужики. Первые попавшиеся в первой хате.. Один из них в новых сапогах. Тут же солдат в старых.
— А вы, мерзавцы, убивать умеете... А в новых сапогах ходите ... Снимай сейчас, — отдай ему!
— Господин полковник, да разве я убивал? Я бы их, проклятых, сам перевешал ...
— Снимай, не разговаривай, а не то...
Снимает. Раз командир полка приказывает, да еще при таком случае — не поговоришь ...
— А на деревню наложить контрибуцию! Весело вскакивает на лошадей конвой командира полка — лихие «лабинцы» ... Мгновение, и рассыпались по деревне. И в ту же минуту со всех сторон подымается стон, рыдания, крики, жалобы, мольбы... Какая-то старуха бежит через дорогу, бросается в ноги ... Целая семья воет вокруг уводимой коровы.
А это еще что? Черный дым взвился к небу. Неужели зажгли?
Да ... Кто-то отказался дать корову, лошадь ... И вот ... Могилу квартирьера засыпают ... Завтра в следующей деревне убьют нового... Там ведь уже будут знать и о сапогах и о контрибуции... А если не будут знать о нас, то ведь впереди идут части, перед которыми мы младенцы ... Мы ведь «о д и н и з л у ч ш и х п о л к о в»...
Свободное копирование
