4 МАРТА 1957
Федор Афанасьевич приехал в 8.30. Выехали в 9.00. И как всегда – Куренев будет «попозже», - за Ровинским и Славиным. В редакции подобрали Гетмана. К ЦДСА. Прощальная кружка пива – на Селезневке; Ф.А. знает здесь все «точки». В тихом переулочке (Институтский, 5) за забором – старинный деревянный желтый особнячок. «Городской психиатр гор. Москвы» - деревянная посеребреная вывеска. Врачей нет. Потом пришла Беленькая – заместитель Янушевского. Гетман пропадал у нее так долго, что мы с Гришей решили, что его по ошибке уже положили.
Вышел. С направлением. Но еще перед этим один этап. В райдиспансер, к дому – на Чапаевский. Тут опять искали документы, потом начался опрос. Сколько бумаг уже на меня заполнено – в Гагаринской, тут, а еще совсем не все… Вся биография, все подробности болезни.
— А вы сейчас не на веселе?
— Кружка пива… Прощальная…
Поехали (уже первый час). Тут уж я знаю все «точки». По кружке пива. Прощальных…
Гетман соскочил у редакции, мы с Гришей – дальше.
Донская, 55.
Целый комбинат, куда в ряды старых деревянных домиков вросли широкие пятиэтажки новых корпусов.
В приемном покое. Пришел эпилептик. Только что с припадка. Его бьет. Увели, или ушел… На прием к главврачу Денисову. «Ну что ж… Недельки на три…», - ставит резолюцию.
Опять в приемный. Опять опрос и запись. Паспорт.
— Заходите, раздевайтесь. Под душ.
— Я три часа как из ванной.
— А, хорошо… Тогда, вот, одевайтесь.
Шаровары, которые падают с живота, курточка, которая не застегивается (и, почему-то, с пуговицами налево), кальсоны без завязок, рваное полотенце и рубашка без пуговиц… Но чистая. Отобрали нож, пачку лезвий, помазок, крем. Одел пальто снова, шапку, ботинки – и наверх.
4-й этаж. Палата №2. Широкая, светлая в два окна комната. 9 белых коек. Одеяло принесли, две подушки, простыни. Тумбочки, стулья. Палаты выходят в широкий коридор, школьного типа. Столики у окон (в коридоре), фикусы и прочая живность. В одном конце (при входе) – кухня и два закутка – столовые, курительная, ванная. В другом – кабинеты врачей, сестринская-процедурная, туалет на 4 очка – открытых. Умывальники. Горячая и холодная вода. Чисто. Лег спать и спал до ужина (винегрет и чай), потом снова лег спать. Разбудили к врачу (старшему). Опять запись всего и про все. «Завтра вас пригласит лечащий…»
5 МАРТА 1957
Лечащий – это Майя Германовна. Беседуем днем, около часа. Опять все записывается… И вдруг – а вы пили вчера? – Кружку пива… — Я чувствую…
Ну, что ж, говорит, возьмемся. Сначала – общее оздоровление, потом и спецлечение. Есть у нас новый препарат, больные называют его «АМ» - «Адская Микстура». Из смеси народных трав. После нее – провокация водкой. Это – страшная вещь, как потом человека выворачивает. Зато отбивает тягу к спиртному если не на всю жизнь, то на годы.
— Давайте попробуем…
6 МАРТА 1957
Вхожу в колею.
Все бы ничего, очень шумно. Грохот домино не смолкает на весь коридор. В столовой орет радио (это считается тихий уголок), а под ним, самозабвенно склонившись над столиками, кто вышивает, кто рисует, кто выжигает, кто читает. В палате двое состязаются во взаимных криках и мате. Особенно один. Просто удивительно, какое количество матерных слов он ухитряется извергать ежеминутно. И во весь голос. И после отбоя. ___ — новый взрыв мата. Это утомляет.
Люди разные. Не знакомлюсь, лень. Есть какой-то причастный к детской литературе (не наша палата), его все зовут «Максим». Есть один монгол – студент. К нему вчера приходила миленькая студентка-монголка. Вообще, много молодых ребят, и производственников и студентов. Есть и старики, всего нас человек 70-80, вероятно (на 8 палат).
Из мелочей быта. Разговоры.
— Жизнь только до 40 идет в гору, а потом уже – под уклон…
— Нет, сначала немножко пойдет по горизонтали!
— Нет, сразу под уклон.
Или:
— Никто еще не сказал добровольно: «Отправьте меня на Столбовую!» (ст. «Белые столбы», там известный сумасшедший дом). Все – сюда! А тут тоже, не лечат, а калечат!
— Одну болезнь прижимают, а сердце и печень расстраивают к чертям!
Вечером, время домино, все вдруг тихо запели:
Отчего я сегодня счастливая,
Улыбаюсь всегда и всему?
А кто скажет, что я некрасивая –
Не поверю теперь никому!
Рассказ в уборной, за перекуром:
«Шурин мой с братом напились, еще охота, а куда, три часа ночи, все закрыто. Выбрались на улицу, взломали продуктовую палатку, взяли водки и колбасы – больше ничего не взяли – и домой. Никто не заметил. А утром – они еще спали с перепоя – уже пришла милиция, брать. Они, оказывается, когда водку брали, пальто демисезонные сняли, и на крюк. Так в палатке и оставили. А в пальто – документы… По пять лет.»
Много читаем. Почти все. Есть газеты, разные, хотя приходят поздно и не очень их много. Можно и выписать сюда любую на свое имя.
Напротив меня лежит старичок совершенный (а ему 48), читает «Переяславскую раду». И вдруг – бормотанье, переходящее затем в громкий крик: «Мать, мать, мать, вот откуда, оказывается, ненависть к изменщикам пошла – с 13 века! Мать, мать, мать…» И долго не мог успокоиться.
Я прочел «Знаменосцев» О.Гончара, снова. Очень праздничная, несмотря на всю кровь, у него война, очень приподнятая, порой фальшиво-напудренная. И одновременно многие страницы вызывают слезы на глазах. Или это мое «инсулинное» состояние? И есть страницы, написанные очень хорошо – краски, образы. Сентиментально чуть.
С Нинушкой установил, как-будто, почтово-телефонно-фельдъегерскую связь. Щеголяю в доставленных тапочках.
Вчера в больнице был вечер, посвященный 8 марта. Пригласили и нас. Я не пошел. Ребята вернулись полдесятого, хвалили пару номеров самодеятельности и негодовали по поводу того, что их даже не подпустили к стойке буфета, где, кроме всего прочего, было и пиво. «Воды даже не дали выпить, право!» Но больше всего разговоров, конечно, о девушках. «А жалко им стало, когда нас начали выгонять… Потанцевать-то хочется! Известно, что бабе о бабу тереться, когда тут…» Следует мат.
А вообще персонал (в отличие от больных) исключительно предупредительный, даже ласковый, мягкий. И врачи. Кроме, разве, одного случая. 4-го принимал старший (ая) врач отделения.
— Вы из «Нового времени»?
— Да.
— Русское издание?
— Да.
— А у нас тут один из испанского издания лежал.
— Возможно.
— Он и умер тут, у нас…
Очень приятно было узнать.
7 МАРТА 1957
Вообще, «Соловьевка» - это нечто среднее между казармой и поездом дальнего следования плюс элементы санатория.
Подъем в 8.00.
Завтрак в 9.00.
10.00-12.00 – врачи, процедуры, утренняя прогулка.
13.00 – обед.
14.00-15.00 – мертвый час.
16.00 – кефир.
16.10-17.30 – прогулка.
18.00 – ужин.
20.00 – чай (без сахара).
22.00 – отбой.
И сквозь все это – глотание микстур, стук домино, мат, радио, чтение, трепотня…
Двери на ключе. Ключи – у всех нянечек. На прогулку, на процедуры – группами. Прогулка – хоровод по небольшому дворику за высоким деревянным забором (а за ним звенят трамваи!). В соседнем дворике – женская прогулка. В женщин летят снежки (люди здесь, в основном, здоровые!). Визг…
Есть и еще одно развлечение: «Телевизор». Окна в курилке выходят (через двор) на женские умывальники и туалетные. «Программа №1», «Программа №2»… (как было в Токио, в Мариноуци!).
Вчера терапевт отказался меня смотреть – еще не готовы анализы, сегодня вступаю в строй действующих больных. С утра натощак – укол инсулина («Мы инсулинники, мы имЯнинники…» Мне начали с 4-х единиц, будет больше. Одному при мне вкатили 50. Говорят, что бывает до 240, - до шока!). После – рюмка какой-то «длясердечной» жидкости – и в постель. На полтора часа. Затем стакан остывшего чаю, в котором разведено 10 кусков сахара (!) и опять рюмка «Бехтеревки». После этого в вену загоняют здоровую порцию глюкозы. У меня после всего этого, плюс сигареты, как-то набухла и закружилась голова… Завтракать (овсянка, масло, хлеб и сахар, чай) и – кто на процедуры, я писать. Потом у меня, кажется, тоже что-то будет – циркулярный душ и пр.
Вот первые (за трое суток) ощущения. Осваиваюсь понемногу, какого черта…
Тут много старожилов. И не только старожилов, а побывавших в разных заведениях и разных городах. Вот в курилке сидит нервного вида, порывистый мужчина и быстро вяжет салфетку по натянутой на раму канве. На щеках у него что-то вроде бакенбард, и зовут его «моряк».
— Здесь научились?
— Какой (мать, мать, мать…) в Ленинграде. В Бехтеревке.
— Помогает?
— А что? Не думаешь (мать, мать, мать…).
Пошел приниматься за Сергеева-Ценского. Работенка! 731 стр. Нарочно выбрал такую (библиотекарша приходит по средам и субботам). Как раз успею. Тем более, что на дворе – не очень уютно…
8 МАРТА 1957
Стал-быть – праздник. С утра в столовой положили белые скатерти, к завтраку – сняли. Все поздравляем сестер… Третий укол инсулина (12 единиц), второй – глюкозы. Больно, когда не попадают в вену сразу. Сегодня – с трех раз…
«Да, психи мы,
да, психопаты мы,
с исколотыми задницами и руками…»
Спал тревожно, особенно к утру. Снились собаки – они носились вперегонки с трамваями и почему-то гоняли петухов. Утром голова тяжелая, после инсулина – кружится, будто выпил. А вообще – привыкаю плотно, вживаюсь и чувствую – отдыхаю. «Лучше плохого дома отдыха, хотя и хуже хорошего санатория».
Наискосок от меня положили новенького – Леонтьев. Это позабавило. Сергеевой пока не встречал – даже на прогулке.
Вчера было «ЧП». На прогулке, оказывается, один из нашего отделения (1 палата) подтащил к забору старую кровать, вскочил на нее, через забор – и был таков, в больничных штанах и куртке, но в ботинках, пальто и шляпе. На дом к нему поехала больничная машина. Говорят, - был, сказал – отпустили, переоделся и куда-то ушел… В 10.30 вечера, после отбоя, он сам вернулся назад. Говорит: «Одно дело неотложное вспомнил, а убегать я и не хотел…»
Доминошники сидят, напевают: «Прощай, Антонина Петровна, неспетая песня моя…»
Была баня. Душевая, в подвале. Ничего, нормально. Белье сменили – опять рваное, но чистое. По дороге попытался позвонить Нинушке – не соединил автомат. В сумасшедшем доме – сумасшедший телефон!
Из разговоров в курилке:
— До сих пор пьяный хожу. Как с пол-литра. Это амутал натрия. 10 единиц.
— А Максима под руки привели, не вынес.
— Это что… Вот мне вкололи – я в судорогах упал. Тут же схватили, откачивать. Что такое? Говорят, брак лекарства…
Хвалят санаторий «Тишково» - ст. «Правда» на Северной.
— Два телевизора, спать – на снегу в меховых мешках, и кормят…
— А мне на фронте операцию в горле делали. Ангина. Все в нарывах – глотать не могу. Врач говорит: «Бритва есть?» — Лезвия, говорю, безопасные. «Одеколон есть?» Обмочил лезвия в одеколоне и давай ширкать. Кровь пошла. «Готово, - говорит, - поправишься!» Поправился. Только потом оказалось, он не там резал. А через четыре часа нарывы сами прорвались. А больше с тех пор я не только ангиной – горлом вообще никогда не болел.
— А то есть еще такое лекарство, что после него водка – яд. На печень ложится. Моментальная смерть! Спрашивают: «Вот, хочешь бросить пить – дадим это лекарство. Имей в виду, после этого рюмку выпьешь – тут же смерть!» Это только по согласию больного. И сосед мой отказался: «Так, - говорит, - не только водки, а и людей станешь бояться… И в гости не пойдешь! Нет, мне такого лекарства не надо.»
— А ты сам?
— Мне еще не предлагали…
Из окон нашего здания, во все стороны, соответствующий вид. Прямо – трубы крематория. Левее их – стены Донского монастыря, за ними – кладбище. Еще левее – мачты радиоцентра. И вообще, наш домик стоит в примечательном месте: трамвайная остановка – Сиротский переулок.
Леонтьев оказался историком. И разговорчивым. И без конца заводит разговоры и споры, с кем только придется. Например – наперебой: викторина психов – вспомнить подряд всех мининделов начиная с Чичерина и по Громыко. Затем – всех наркомвнуделов и так далее. Почище домино!
Днем в палату налетели студенты. Четверо. В халатах, с тетрадями осадили рекомендованных им «интересных больных» и – начали: биография, болезнь, ощущения, ход лечения, потом – встаньте, вытяните руки, закройте глаза, пройдитесь, разденьтесь… Подопытные психи!
Мастер мата сегодня выписался. Сразу стало тише в воздухе и яснее в голове. На его место лег (сразу же!) седой человек в сапогах, который сам не знает почему его сюда положили. Научный сотрудник какого-то НИИ...
Вечером в «Большой столовой» - полная мастерская типа «сделай сам». Приходит специальный товарищ и раскладывает на столах карандаши, картонки, лобзики, пилки, приборы для вышивания, рубаночки, стамесочки и прочее и прочее. Тут же играет радио. Это вечерами славный уголок.
Произвел сегодня точный расчет прогулки. По квадрату двора – 200 средних шагов. Считай 200х60=12000 см=120м. Обходишь дворик в среднем за три минуты. Значит, за час – 20 раз. 20х120=2400м=2.5км. Прогулка обычно – 1 час 20 мин. Значит, получается три километра.
Пронесся слух: «В старом, 7-м отделении (для более тяжелых) – Алейников и Абрикосов. Опять приятно сознавать, что ты не одинок, а в приличной компании.
Читаю Ценского. Ощущение такое, что здесь, в его рассказах – сразу вся русская литература. И Тургенев, и много Чехова, и Горький, и А.Толстой и В.Инбер. Как будто все это уже читал, и не раз, а между тем – читаешь впервые и написано, хотя и традиционно, но порой очень неплохо. Особенно интересен «Медвежонок».
9 МАРТА 1957
Мало им крови из пальца, сегодня из вены качали кровь! Вообще было утро новых ощущений. После баллончика глюкозы вкалывали под кожу кислород – 300 см3. Меня стайкой окружили студенты – человек пять. Сестра им: «Ну вот, тут вода, она давит, а тут кислород. Понятно?»
— А куда его?
Вступал я:
— В меня!
— А зачем?
— Чтобы пить бросил!
Сестра: «Ну вот, совершенно правильно объяснил».
Потом путешествие на процедуру - в циркулярный душ (душ из циркуляров?). Пока это установить не удалось так как воды не было. Зато прогулялись (за проходную, водолечебница там, при общем диспансере).
На обратном пути, одевшись раньше других, я вышел вперед. Направо – проходная, налево – воля. Палатка на той стороне, а вот – трамвай… Катнуть? Мелочь в кармане… Дисциплинированно стою. Выходит сестра, испугалась.
— Вы тут?
— Я дышу.
— Нельзя! Дышать пойдете с сестрою, на прогулку. А то вот осенью было – одного выписали уже и выпустили, одного, без сестры. А он тут же, на территории, на дереве повесился… Что нам всем было! Вот ведь несознательные люди – выходил бы за ворота и вешался сколько угодно, а так – персоналу взыскания и вам – ограничения режима.
Завтра жду гостей. Нинушка говорит, приедет делегация целая сюда.
Опять разводит трепотню Леонтьев. «Есть такое средство от запоя и вообще от водки - «Антабус». Новое. Яд. Как примешь его – ничего, а после, когда бы сто грамм ни выпил – мгновенная смерть. Это пропойцам дают, кто уже иначе совладать с собой не может… При этом согласие больного требуется и согласие родных тоже. Подпиской скрепляют…»
Надо не забыть сказать Нинушке, чтоб никаких подписок не давала, а то что это будет за жизнь на острие ножа?
10 МАРТА 1957
Воскресенье. По слухам, сегодня ни врачей, ни уколов, ни процедур. Разгрузочный день. И – посещения. Посмотрим!
10.00. Все правильно. Полный отпуск от всех обходов, уколов и процедур. Только пришел парикмахер, что тоже приятно.
Сосед по палате (что койка ноги в ноги) зачитывается толстым томом и время от времени вскрикивает. Посмотрел – энциклопедия, том III… Читает подряд и долго рассматривает картинки.
Гость пошел густо, косяком. Задолго до трех заняли все диваны, заползли в столовую. Здоровых стало больше, чем больных. Я занял НП в курилке, откуда видна дорожка к подъезду и, конечно, трамваи. Пришла Нинушка и Гриша. Хорошо посидели, хорошо поболтали, я поводил их по дворику… У Нинки только вот денег себе на жизнь не остается…
Я бродил с ними и стоял с ними все время, а вдруг вечером – выговор от старшей сестры. «Вы что же ходите за ворота гулять!?» Или обознались или это результат той моей субботней выскочки.
…Узок мир! Нинушка опознала Максима – он, оказывается, учился с ней на одном курсе. Фамилия – Кравчук.
Леонтьев продолжает отличаться. Сегодня он заявил: «В профсоюз можно платить по желанию. Кто хочет – платит, кто не хочет – нет. Это такая организация, я вам точно говорю.» Славика бы на него!
Хорош Савушкин (это который читал «Переславскую раду»). С виду старик стариком, весь седой, туповатый, беззлобный. А ему только 45 лет. Вчера упоенно рассказывал свою судьбу. Остался вдовцом. Сын 12 лет. А комнатка ничего… вот и женился. Строгая была невеста, пока в ЗАГС не сходили – не допустила. Прописал ее постоянно, как жену. И вот тогда, в первую же ночь, когда он к ней направился, она оттолкнула его ногой в грудь – «На кой ты мне, старый черт? Ты что думаешь, я с тобой лежать буду?»
Сейчас вновь развелись, комната перегорожена ширмой, она водит к себе на половину «котов», уезжать не собирается. А Савушкин, помалкивая, стирает свое белье и варит кашу…
Из разговора: «Ты заболела через проституцию, а я через пережитое!»
В курилке долго и интересно рассказывал моряк о нравах Баку 1920-1922 года. «Шахсей-Вахсей», когда ходили по улицам и сами били себя цепями в кровь…
Он – волжанин, из Саратова, сирота. В 10 лет «ушел вниз по Волге», работал, стал воспитанником воинской части, окончил высшее мореходное в Баку, много воевал. Теперь он вышивает, вернее – вяжет ковры.
11 МАРТА 1957
Рентген: «Ну и копоть у вас в легких! А в остальном – пока держится».
Окулист: «В основном все в порядке».
Терапевт: «Со стороны внутренних органов существенных отклонений от нормы нет. Давление – 140/90» И тут вдруг старик, выслушивавший и выстукивавший меня, разразился длинной и трогательной тирадой:
«Пить не умеете, вот что!! Никто из вас, журналистов-писателей, не умеет пить. Вот Бубеннов у нас лежал тут… С какой радости? Вы думаете, есть люди, которые не пьют? Я их не знаю. Академики пьют! Так чтобы здорово – два-три раза в год. А то – коньячком побалуются и шито-крыто… Вам серьезное лечение назначено – апоморфин. У меня к вам просьба, как терапевта – научитесь правильно пить! И протянул руку, пожал: - «Желаю…»
Утром оседлали две студентки. Хотели задавать вопросы, я прервал их – простите, можно я сначала сам расскажу? Рассказал более или менее подробно, акцентируя на тех местах, про которые столько раз спрашивали врачи. Они пишут, пишут… Кончил говорить. — «Теперь спрашивайте!» — «Нет, спасибо…, несколько смущенно заявили они. Вы так подробно и ясно все рассказали… больше ничего не нужно, спасибо!»
Я определенно становлюсь специалистом по психоделам. Нинушка (она заходила сегодня к врачу и меня поймала) познакомила со своим однокурсником, лежащим у нас. Это оказался Максим, а по фамилии – Кравчук. По его же словам, он «подался в литературу». Насколько я мог понять, пишет стишки где попало – от «Юности» через «Советскую женщину» и до «Вечерней Москвы». Но представился как секретарь группкома поэтов, что ли, московского отделения. Черт его знает… Но во всяком случае, сразу затоварил: и своими подвигами в институте, и своей битвой с комиссией экспертов, признавших было его ненормальным и пр. и пр… По его же словам, ложится в больницу в 27-й раз. По-моему – псих. Законченный.
12 МАРТА 1957
Долой самодержавие!
Майя Германовна рассказывает: здесь, в этой палате, лежал Бубеннов, лежал Сергей Васильев. Бубеннов производил на всех врачей очень неприятное впечатление. Его отношение к жене – это какой-то садизм.
У меня нет противопоказаний со стороны внутренних органов для самого зверского лечения. Будет антропоморфин. Сегодня три удовольствия:
1) циркулярный душ. Очень милая, освежающая штука (кстати, раздевалка душевой – единственное место, где я пока в больнице обнаружил зеркало);
2) выписался главный храпач, Савушкин, и в палате стало еще тише;
3) пришло письмо из редакции с номером журнала.
Максим Кравчук небрежно похваляется своей песенкой, напечатанной в «Комсомолке» 8 марта. Я прочел ее. Набор слов стандарта «А»: девушка, паровозный гудок, паровозный же дым… «Восемьсот рублей заплатили!» - хвастается он. Я говорю: «Пишите нам, - выгоднее!» — «Но вы же не напечатаете?» — «К счастью!»
Потом он говорит: «А вы заметили, что во второй строфе строку перепутали?» Нет, я не заметил. Хороша, однако, песня, где безболезненно можно переставить строку. Как говорится, — «из песни слова не выкинешь!»
13 МАРТА 1957
Утро - 36.2, вечер – 36.7. Все хорошо. Только после инсулина, примерно через час, нервно-приподнятое состояние. Растет аппетит.
Из разговоров:
— Что, пшеница уродилась?
— Хорошая пшеничка!
Слава богу, значит, с хлебом будем! А кукуруза уродилась?
— И кукуруза ничего…
— Слава богу, значит, и вы с хлебом будете…
У окна – койка юриста, старшего следователя МВД. Он рассказывает страшные вещи о своей работе в лагерях, на Волгодоне. Как урки выполняли приговоры и убивали «работяг», бригадиров и пр. Как отказывались давать показания и демонстративно зашивали друг другу рты и уши. Пришивали форменные пуговицы на голое тело. Один прибил гвоздем мошонку к нарам, и сидит…
Однажды приехало крупное начальство – ревизор. Все разносит: «Особенно слабо, мол, у вас оперативная работа, розыск». А у ревизора – старого большевика уже – гордость, золотые часы с надписью, подаренные еще Дзержинским. Начальник лагеря мигнул вожаку воров, державших всех лагерников в страхе: «Подойди-ка…»
Через четыре часа часы у приезжего начальства исчезли. Как, когда – он и ума не может приложить. Старик так и сел. Это – самая дорогая вещь для него… ничего больше для него не существует!
— Найдите… Хотя нет, при вашей постановке оперработы… пропало, пропало все, эх!!
Через два дня начлагеря преподносит ему часы. Целенькие.
— Ну, как у нас поставлена оперработа?
— !
А часы все время лежали у начальника лагеря в столе…
В связи со съездом художников; четыре картины:
- Запорожцы подписываются на заем;
- Боярыню Морозову везут на избирательный участок;
- Иван Грозный душит своего сына;
- Русский медведь на лесозаготовках.
Максим ходит с газетой в руках («Комсомолка» от 8.03, где напечатана его песня) и объясняет всем сестрам подряд, что во второй строфе у него переставлена, по вине редакции, одна строка.
— А что я могу поделать? Но это у меня дерьмо выскочило, у меня лучше есть, не печатают…
С Ценским разделался. Взялся за Макаренко – «Книгу для родителей» (раз я родитель!) Все правильно, все точно, но удивительно, до чего это все у него нудно!
Кстати, интересно, почему Яков, этот столь ярый макаренковец, да и Фрида Виндерова тоже, не следуют заповеди своего пророка:
«Как же быть, если остался только один ребенок, а другого почему-либо вы родить не можете?
Очень просто: возьмите в вашу семью чужого ребенка, возьмите из детского дома или сироту… Полюбите его, как собственного, забудьте о том, что не вы его родили, и самое главное – не воображайте, что вы его облагодетельствовали. Это он пришел на помощь вашей «косой» семье, избавив её от опасного крена. Сделайте это обязательно, как бы ни затруднительно было ваше материальное положение…» .
Почему же они – однодетные?
14 МАРТА 1957
В больших дозах Макаренко совершенно невыносим. Навязчивое ханжество и какая-то психологическая неопрятность. Перебиваю Беляевым – «Старой крепостью»: это как раз для психов – и шрифт крупный, и фразы короткие. Только как-то нарочито «под детскость» написано. Раздражает.
Сегодня, когда лежал под инсулином, привязалась какая-то удивительно неумная студентка, пятикурсница.
— Это же очень трудно, быть журналистом! Да еще в стольких местах вы побывали…
— Да.
— А вы еще пили при этом…
— Да.
— А на что сейчас, именно сейчас вы жалуетесь?
— На вас. Я лежу под инсулином, а вы пристаете…
Циркулярный душ – очень приятная, освежающая штука. Но полотенца у нас такие, что, как выразился один: «Им и муху не вытрешь!»
Прибывают и прибывают новенькие. И выписываются старожилы. Сегодня поступила борода – нечто среднее между Львом Толстым и Мечниковым. Леонтьев сразу принялся его охаживать: «А чем Орловская губерния была знаменита? Рысаками!»
Моряк сегодня взбунтовался: «Что они за нами двери закрывают, как в тюрьме? Без няни не выйди, без сестры не войди… Уйду в лечебницу Кащенко. Там и кормят на 9 рублей в сутки (у нас на восемь с копейками), и кино два раза в неделю, и ковры, и режим свободный – доверие… Уйду!»
Разболелась голова – ужасно гремят костяшками домино на трех столах сразу!
15 МАРТА 1957
Сегодня – 20-й укол. Инсулин – 28 единиц. Но на меня он почему-то не действует, как положено: не потею, не учащается пульс. Майя Германовна улыбается: «Проспиртовался! Увеличим дозу…»
Из рассказов юриста Миши, что лежит у окна: «Наше 3-е отделение – санаторное. Самое тяжелое – 5-е. А вот когда я в Институтском переулке лежал, в психоприемнике, там да-а было в карантине… Койки привинчены к полу, на них – лямки, по рукам, по ногам и за грудь. И в палате постоянно четыре санитара дежурят. А люди там… Один артист, известный, только что приехал из заграничной поездки, а тут ему жена изменила. Он и тронулся. Все время норовил на голове стоять…
А другой вырвался из лямок, откусил соседу нос и спокойно лег обратно. А сосед и не перевернулся!
Еще один моряк – старший лейтенант, он стрелялся, в висок, но неудачно – пуля вышла в другой висок, вдоль лобной кости прошла, с собой мозгу сколько вытянула, а он жив остался, только не говорит и не понимает ничего. Ходьба сохранилась, а есть не может – кормят через кишку и уколами. Идиотом остался полным, а его – держат…
Из трепотни: «Откуда дровишки? Со склада, вестимо! Отец, слышь, ворует, а я отвожу…»
И хорошо сострили, что наш прогулочный плац – психопподром!
Получил сегодня письмо от Нинушки. Очень теплое, очень славное. Нарочно не звоню ей эти дни – сначала напишу ответ. Завтра позвоню и ей, и Марусе. (Да, конечно – не выиграл; таблица была)
16 МАРТА 1957
Сегодня впрыснули 32 единицы инсулина. И вдруг все пошло кувырком: вспотел, потом голова закружилась отчаянно. Встал через полтора часа на ноги – не держат. Закурил – полное охмеление, пьяный и все! Паршивое состояние… Только после глюкозы, после завтрака, а особенно после душа – отошел. Получил бюллетень. Диагноз – псевдодипсомания
Максим психует. Кажется, ему еще на месяц продлили пребывание здесь. Ходит, кричит, со всеми спорит. Даже неприятно – как будто он здесь один.
Старику, который всегда аккуратно расставляет все стулья в большой столовой и садится у динамика, строго и внимательно слушает радио – все подряд: последние известия, гимнастику, объявления, журнал для женщин – этому старику как-то принесли торт. На вечерний чай он вытаскивает его, раскрывает и смотрит. Пьет чай, глядя на этот торт, но не трогает. А торт уже сжался, подсох… Зовут старика Карп Сазонович, его кличут тут «Сазан Карпович».
В уборной навзрыд рыдает какой-то псих. Новенький.
17 МАРТА 1957
Воскресенье. Была Маруся, снабдила луком, лимонами, маслом, сахаром и пятиалтынными… Заряжен на неделю. Были Шейдин и Славик. Отнял только пачку сигарет. Журнал принесли. Скучный какой-то… И как его читают люди?
У нас, на пятом этаже, над нами как раз – Валентина Серова. Раньше, говорят, Целиковская была. Все дороги ведут!
Не психопподром, а проще – психодром.
Мороз. У нас -15 и ветер, а главное – на юге Крыма и под Сухуми – до -8. Опять, значит, все померзнет.
У телефона-автомата в подъезде – самые разные сцены. Больше всех верещат и вообще портят настроение, конечно, бабы-психи. Одна подошла (в длинной очереди), набирает свой номер и, засунув руку за полу халата, задрала его к диску… «Чтоб не заразиться!» Тьфу…
18 МАРТА 1957
Сегодня – две недели. Обжился – и не скучно, и не весело, дни бегут как по рельсам – от подъема к уколу, снова в постель, потом сахар, и снова укол, завтрак и процедуры, обед и сон в мертвый час, кефир и прогулка, ужин и газеты, чай и дневник, книга, снотворное и сон…
Из новостей – наша великосветская компания растет. Сегодня видели Алексея Стаханова. Я говорил вчера Шейдину и Славику (они зашли, но сигарет не принесли, конечно), что минимум половину творческого состава пропустить через «Соловьевку» было бы только полезно!
Из разговоров: У нас на фронте так было: истребители все носили усики, а штурмовики – бородки. И вот сойдутся в медсанбате, как спор – драка завязалась – давай, крой, бородки-усики, усики-бородки. Наверное, если ты его не знаешь – не ошибешься, точный опознавательный знак! Командующий потом специальным приказом всем побриться наголо приказал…
19 МАРТА 1957
Жизнь катится, как по рельсам. Из часа в час… Сегодня уехал моряк – в Кащенку, выписался сосед (колченогий), а Леонтьева… перевели в палату №6! Последний тупоумец, кажется, из палаты убран. Ей-богу, мне тут просто везет…
Майя Германовна, оказывается, рассказала заведующей отделением нашу мысль – что неплохо было бы для дела пропустить через «Соловьевку» половину «Нового времени».
— Ну что ж, — говорит та, это можно будет… пусть готовят заявку…
20 МАРТА 1957
Сегодня своего рода юбилей – 30-й укол (12 инсулинов, 12 глюкоз, 5 кислородов, 1 камфора) и отмечен он весьма своеобразно. Меня вытащили c полпути «туда».
Дело в том, что до 28 единиц я абсолютно ничего не ощущал, что полагается, и Майя Германовна в шутку сетовала уже, что я слишком «проспиртовался»… 32 единицы почувствовались. С 38, вчера, отчаянно ходила голова. Сегодня – 40. Сосед посоветовал полежать подольше раз доза больше… Первые 45 минут полежал хорошо, потом начало закручивать. Читал «Менделеева» с трудом понимая в чем там дело. Около половины одиннадцатого – через полтора часа – бросил читать, пытался посчитать пульс, не мог найти. Снял часы, решил еще десять минут полежать, и вставать…
Очнулся от слабой боли в правой руке – это уже, подняв тревогу вокруг потерявшего сознание инсулинника, моя Нина Васильевна, процедурная сестра, впрыснула глюкозу. Я еще мало что понимал – мозг не подключился, она усадила меня, заставила выпить заготовленный сироп… Вокруг – полпалаты. Постепенно пришел в себя. Глюкоза потекла по жилам – и в мозг, сироп – в живот, стал отходить… Тут же на койке позавтракал, совсем ничего. Через час пошел в туалет… Интересно, как можно, оказывается, «отключить» человека. Еще бы минут 30 не было бы, скажем, никого в палате, и про меня забыли – и все… Вот и полежал!
Кончил этого идиотского Беляева, принялся за Лидина. Рассказы разных времен. Первое ощущение, что все это я уже когда-то читал… Может быть и так, однако. Позабавило двустишие Пушкина, которое Лидин поставил эпиграфом к первому рассказу – «Младости»:
«Блажен, кто с юных лет увидел пред собою
Извивы темные двухолмной высоты».
Знает ли Лидин, что именно имел в виду Александр Сергеевич?
Холодно. Сегодня утром было -14 и ветер, вьюжно. Завтра обещают -11 -13. Вот-те и март… Психодром не пустует, однако, нас на нем заметно поуменьшилось.
Палата пополнилась – со мной рядом, вместо колченогого, лег какой-то обезьяновидный парень, маляр. Симпатичный. Занято и место Леонтьева, а он все не может расстаться с нами – ходит, вздыхает, и в шестой раз рассказывает те же анекдоты.
21 МАРТА 1957
В первом отделении есть больной, которого зовут «Агамнемон». Он подходит к каждому и строго спрашивает: «А чем вы занимались до 1917 года?» Студенты смущаются…
Сегодня – 33-й укол. Опять 40 инсулина. Сначала все шло ровно, и около часа я даже читал. Лидина. Нечто среднее между плохим подражанием Паустовскому (в рассказах на внутренние темы) и Федину (во французском романе).
В 10.00 голова стала потихоньку отказывать: глаза все время возвращаются к началу одного и того же абзаца, читаешь и никак не можешь понять что, не можешь сосредоточиться. Пульс вначале был 84, а к 10 часам стал 70. Ударило в пот.
В 10.15, вместе с Майей Германовной, появилась Нина процедурная. На койке уколола глюкозу, заставила выпить сироп. Ожил. Пошел на кислород, пошел завтракать, пошел в душ, пошел гулять. Это называется «вывести из-под инсулина».
Вера Федоровна – старшая отделения – говорит: «мы не ожидали шока так рано… но ничего…Будем снижать. Завтра – 36». А Майя Германовна добавила – все дело в организме. Гормоны – сложная вещь. Известны случаи, когда шок бывал уже с 4-х единиц, и известны когда требовалось 300… May be!
Сегодня, наконец, прибыл парикмахер. Новая. Ровно неделю без бритья. Зарос здорово. А того, кто брился контрабандой – ругают, отнимают бритвы… Редкий случай, когда ругают не за то, что небрит, а за то, что брит…
Ночью Максим крупно поругался с дежурными. Днем исчез. Одна версия – выписался, другая – попал в 7-е отделение…
22 МАРТА 1957
Сегодня – 36 единиц. Пошатывало, но встал сам. Дурное, все же, состояние. Через 45 минут – начинает бить…
Лидин. Рассказы 38-39 годов – плохое переложение Паустовского, французские попытки 30-31 годов – скверный Эренбург, а военные опусы – просто слюнтяйство. Плохо, Лидин!
На место Леонтьева, нудного и неумного старика, внешне похожего на Зарайского в старости, лег молодой парень – Михеенко. История его прибытия необычна. Бабель сказал бы про него: «Парень с прекрасным рязанским лицом и льняными волосами…»
Он – алтайский, колхозник, из-под Барнаула. Жалуется на голову – «тискает, болит». Лежал месяц в больнице в Томске – ничем не помогли. Собрался – и сам, так просто, приехал в Москву – 17 февраля. До 4 марта ночевал на Ленинградском вокзале и обивал все пороги, какие только можно – был и в «Литгазете», и в «Советской России», и в «Труде» (вот, однако, куда именно у людей тяга за помощью!).
В конце концов добрался до Янушевского. Тот хотел отправить его обратно в Томск (Михеенко, плюс ко всему, на вокзале обокрали!). Он взмолился: «Я вас не как доктора уже, как человека прошу, - ну куда же я пойду, раз я оттуда и приехал?». Тот положил его к себе 4 марта (в «сортировочную», как выражается Михеенко, в Институтский, 7).
А 20-го перевел к нам. Пока ему назначили инсулин. Он на все смотрит широко раскрытыми глазами и говорит: «А это страшно?» Однако уже через два часа посадил студента авиатехникума в решении какой-то скользкой формулы, а меня укорил, что я не читал Некрасова «Три стороны света». «Я вам дам почитать, у меня в чемодане…»
Вот так.
Из разговоров в курилке: «А скальпируют так. У нас конокрада поймали, ноги связали, руки связали, а волосы длинные у него… Березку наклонили, к ней привязали. Потом только ножичком вокруг волос провели – и – бжик – унесло всю волосинку вместе с кожей…»
Нашего полку прибывает. В 1-м отделении появился некий (я его не видел еще) Бочкарев. Куров отстает…
Нинушке письмо отправил.
23 МАРТА 1957
Все обычно. Выписался военюрист – Михаил Андреевич Коротков. Еще из других выписались. Больных у нас вчера было 57, сегодня еще прибавляется… В среднем наше отделение за месяц принимает человек 40-45.
Сдал Лидина. Плохой, слабенький писатель. Не ожидал только, что внешне он так окажется похож на… Яноша Кадара.
Взялся за «Записки советского офицера» Г. Пенежко. Танкист. Перед текстом – примечание: «Литературная обработка Герасимова». И все. От кого что – одному редактору, который, однако, А.Ромм, - известно. Читателям нет. Бестолковая беготня и огонь первых дней войны у Перемышля – Ясвова.
24 МАРТА 1957
Оный Пенежко один на танке «малютка» громит «рейнметаллы» и разгоняет немецкие танковые дивизии. Не знаю, что здесь от Герасимова, что – от правды. В целом это напоминает пресловутую «Саламандру», — «Горю и не сгораю!»
А больница эта, по сути, страшная липа. Если вдуматься – по существу здоровые парни (ну, фактически, кто-нибудь пожалуется: «Голова болит, мол!») – сидят, жрут пять раз в день, спят по 10 часов, по два часа гуляют, а остальное время колятся, пьют какие-нибудь порошки и лупят в «козла» до боли в пальцах и в ушах. А на бюллетень им в это время капают и капают денежки…
Были Яков, Гриша и Мирский. Гриша притащил книжонку Смелякова и пачку старых анекдотов, Мирский рассмешил еще больше: принес журналы «Социалистический труд» и «Всемирное профсоюзное движение»… Забавный он, вообще. …А за окном не тает и не тает, черт бы все побрал!
