Состояние армии в 1905-1908 годах - 1

 Вместо Куропаткина военным министром назначен был генерал Сахаров, у которого я видел план предстоявшей кампании на Востоке. Вернее было бы назвать это конспектом хода военных действий, в котором Алексей Николаевич детально разработал все периоды кампании, до отдельных эпизодов включительно.

Последовательно, шаг за шагом, он двигался вперед, переносил операции на Японские острова и заканчивал лаконической, эффектной фразой: "Пленение микадо!"

В состав штаба Маньчжурской армии вошел и старший адъютант инспекторского отделения киевского окружного штаба. Вернувшись в Киев по окончании войны, полковник Медер мне передавал, что при отступлении от Мукдена ему пришлось ехать верхом рядом с Куропаткиным. Вспомнив курские маневры, он ему сказал: "Нет со мной Сухомлинова!"

Едва ли я мог быть ему полезен. Драгомиров был прав, находя, что ему нужен не начальник штаба, а именно Скобелев.

По этому составленному на берегах Невы расписанию воевать не пришлось. Об этом я мог судить исходя из того, что мне приходилось сверх всякого расписания отправлять солдат из Киева в Маньчжурию.

После того как ушли 10-й корпус и 3-я стрелковая бригада, я отправлял, как в бездонную бочку, одну сотню за другой, штабы, офицеров и даже целиком весь контингент солдат 1905 года. Это привело к тому, что личный состав у меня совсем расстроился: я вынужден был 16-ротные пехотные полки превратить в 8-ротные.

В полках оказывалось всего по 10 - 12 офицеров вместо 60.

Что касается обмундирования и снаряжения, то все отправлялось на Восток, все цейхгаузы и склады очистились.

При непрерывно увеличивающемся недостатке личного персонала и нарушении нормальной дислокации могло получиться, например, такое положение войсковой части.

33-я пехотная дивизия была командирована из Киева на Кавказ. Для пополнения киевского гарнизона пришлось перевести полки из других корпусов - Ровно, Дубно и Луцка. Семьи и все имущество 33-й пехотной дивизии оставались в Киеве. В таком же точно положении оказались и полки, переведенные в Киев, весь инвентарь которых остался в местах их постоянного квартирования. Можно себе представить, какая вследствие этого получилась бы путаница в случае мобилизации, если к тому же запрещено было изменять мобилизационное расписание.

В подобном положении находились и многие войсковые части и других округов.

Внутреннее состояние полков было довольно плачевно: ни сапог, ни обмундирования, ни запасов, ни обоза в наличии не имелось. По окончании войны войска принесли с восточно-азиатского фронта значительные экономические суммы, образовавшиеся от довольствия так называемыми "дикими продуктами". Но по настоянию министра финансов последовало распоряжение: в интересах государственного хозяйства суммы эти отнять. Вследствие этого войска не могли уже собственными средствами помочь делу восстановления недочетов. Тяжелые материальные потери требовали пополнения после заключения мира. Из-за политического движения, взбудоражившего страну, исполнение этой задачи крайне затруднялось. Упавший воинский престиж надо было восстановить, если Россия дорожила своим положением сильной державы среди остальных европейских государств.

В таком положении мы должны были лицезреть, как вооружение наших соседей ежедневно росло, количество боевого материала увеличивалось. Опасность возникновения европейской войны казалась для нашего государства особенно чреватой последствиями. Настоятельным долгом нашим было принять все меры к восстановлению боеспособности наших вооруженных сил. Командующие войсками без всяких прикрас доносили о состоянии вверенных им войск точно так, как и я заявлял об опасности упадка дисциплины в рядах, возвращающихся из похода. Сильно колебалось доверие к войскам и среди населения.

Осенью 1904 года я имел случай докладывать государю в Царском Селе о последствиях маньчжурской кампании в западных округах. Он был глубоко потрясен, потому что я ему подтверждал то, о чем он знал из других округов, в особенности из Вильно и Варшавы.

* * *

После того как оправдалось драгомировское мнение о необходимости Скобелева для полководческих экспериментов Куропаткина, 28 февраля 1905 года у государя в Царском Селе состоялось совещание. В нем участвовали: великие князья Алексей Александрович и Николай Николаевич, Драгомиров, граф Воронцов-Дашков, Фредерике, Гессе, Рооп, Комаров (Кушкинский) и я.

Для всех нас было ясно, что оставлять Куропаткина в должности главнокомандующего Маньчжурской армией, потерпевшей решительное поражение, совершенно невозможно. Никаких продолжительных дебатов по этому поводу и не было. Беспощаднее других высказался в этом смысле великий князь Алексей Александрович, задетый, по-видимому, тем, что заменили адмирала Алексеева сухопутным генералом, провалившим наше дело на Востоке.

Это был тот единственный случай, когда мне пришлось участвовать в деловом заседании вместе с генерал-адмиралом. Своей величественной фигурой он напоминал коронованного брата, императора Александра III. Известный художник Маковский в таком именно роде рисовал своих русских бояр. По характеру это и был настоящий великорусский боярин, отдававший должную дань кулинарному искусству и к черной работе влечения не имевший. Что касается боярского самолюбия, то у него его было достаточно. Оно и было задето предпочтением Куропаткина его подчиненному адмиралу.

Что касается Драгомирова, то его ироническое слово являлось следствием не удостоившегося внимания его предсказания относительно сомнительности полководческих дарований Куропаткина.

Со свойственным ему юмором Михаил Иванович высказался в том смысле, что раз дело было проиграно бесповоротно, требовалась лишь ликвидация, которая в окончательной форме, в конце концов, и поручена была графу Витте.

В начале 1905 года государь передал мне проект реорганизации армии, родившийся по инициативе великого князя Николая Николаевича.

Государю угодно было знать личное мое мнение об этой реформе.

Было это на Масленицу, и, передавая проект, государь назначил мне доложить о нем в понедельник, в первый день Великого поста. Когда я в назначенный день приехал в Царское Село, то экипажа придворного за мной не выслали, как это обыкновенно делалось. Пришлось взять извозчика, которому я сказал: "Во дворец".

Он привез меня в Большой дворец, где швейцар спросил, к кому я приехал. Когда же я ему ответил, к кому, то он очень удивленно на меня посмотрел: я, по приказанию государя, приехал просто в сюртуке, а не в парадной форме.

Услышав то, что я сказал швейцару, извозчик ударил по коню, и мы помчались в Александровский дворец, в котором жил государь. Швейцар же, заподозрив что-то неладное, дал знать об этом по телефону. Когда я подъезжал к воротам Александровского дворца, то извозчика моего остановили, а я был окружен дворцовыми городовыми, околоточными и часовыми.

Начался допрос, и мне было заявлено, что государь говеет, никого не принимает: меня просят в комендантское управление.

Со всей своей провинциальной храбростью я заявил тогда, что ни в какое комендантское управление не поеду, а повеление быть в три часа я получил лично от государя, теперь уже без пяти минут три, и я прошу сейчас же доложить его величеству, что генерал Сухомлинов прибыл, но его не пропускают во дворец. После этого ворота были раскрыты, два здоровых городовых взяли лошадь под уздцы, и весь кортеж, вместе с дворцовой охраной, направился к подъезду. Инцидент этот обратил на себя внимание во дворце, и вскоре вышел в красной ливрее швейцар, а затем дежурный генерал свиты Орлов, командир л.-гв. Уланского ее величества полка и мой ученик по Николаевскому кавалерийскому училищу.

Я ему рассказал, в чем дело. Он пошел доложить государю, а меня пригласили в приемную. Через несколько минут ко мне вышел государь, от души хохотал и извинялся, что, ожидая меня в этот день, он забыл предупредить дежурного.